Замок в лунном свете Дьюи Вард Загадочная гибель брата, внезапный отъезд матери, неудачное замужество — все это приводит Морин Томас к нервному срыву и частичной потере памяти. Вернувшись домой после долгих шести месяцев, проведенных в клинике, девушка понимает: чтобы избавиться от навязчивого кошмара прошлого и страха перед будущим, нужно сначала найти ключ к семейным тайнам. Дьюи Вард Замок в лунном свете Глава первая Ухоженная лужайка перед домом выглядела бы вполне привлекательно, если бы не оконная решетка, разделившая бытие на правильные квадраты. С сегодняшнего дня мне было разрешено смотреть на мир через незарешеченные окна. Долгожданный момент… и тем безотраднее сознавать горькую истину: дыхание свободы скорее страшит, чем привлекает меня. Обернувшись, я вновь обвела взглядом комнату, в которой мне пришлось провести шесть долгих месяцев. Шесть коек. Шесть металлических тумбочек. Два шкафа, умывальник. На пахнущий дезинфекцией пол брошен поблекший зеленый халат. Четыре койки застелены. Одна из моих соседок по комнате еще спит, другая замерла на кровати с обращенным в пустоту бледным, ничего не выражающим лицом. — А-а, вы уже встали, мисс Томас, — улыбнулась вошедшая медсестра. — Собрали вещи… Ничего не забыли? Заметив, как переменилось мое лицо, она быстро добавила: — Не принимайте так близко к сердцу. Ваша память будет работать на все сто процентов. После лечения электрошоком некоторая забывчивость — дело вполне естественное. Это пройдет. Я кивнула и попыталась улыбнуться так же жизнерадостно, как и она. Оптимизм был девизом этого заведения. Фраза, которую можно было услышать чаще всего: «Ваше состояние улучшается с каждым днем». Тяжелые своды длинного коридора тонули в унылом сумраке. Неясные тени перебегали вдоль стен, растворяясь перед входом в столовую. Мой завтрак приходился на первую смену — с семи до без пятнадцати восемь. Коридор был наполнен обычными утренними звуками, но сегодня они казались мне особенно невыносимыми. Шарканье ночных туфель — в ванную и обратно. Быстрые шаги врачей, санитаров, больных. Шум спускаемой воды. За некоторыми дверьми слышались тихие голоса или монотонное пение. Изможденный негр, встретивший меня в дверях, расплылся в улыбке. — Это ты, Морин. Сегодня ты такая красивая! — Да, повод есть, — я поспешила пройти, хотя он и не пытался остановить меня. Его взгляд стал отсутствующим: так смотрят на посторонних. За столиком я заставила себя что-то проглотить, раскрошила тонкий ломтик хлеба. Не хотелось ни есть, ни беседовать с кем бы то ни было… — Морин, ты выглядишь просто великолепно! — На меня с восторгом смотрела Анжела. — Этого платья я еще не видела. Кто его тебе подарил? — Увы… Все это время оно пролежало в чемодане. Я считала, что носить его в этой обстановке не совсем уместно. — И как тебе только удается всегда быть такой изящной! — Девушка вздохнула. — Мне бы твои лицо и фигуру. Ты хоть сейчас можешь пойти работать манекенщицей или артисткой. Ты же из хорошей семьи, Морин, училась в колледже. Ты не такая, как все… Мужчина, сидевший за соседним столиком, не дал мне ответить. — Чепуха! Хорошенькая мордашка, светское воспитание — и что мы видим? Ангел восседает среди нас, совсем не в райской компании. — Он со смехом опрокинул в широко раскрытый рот чашку молока. — Жаль разбавлять свежим молоком такой гнусный кофе. — Морин уезжает. Можешь оставить свои идиотские шутки! — вспыхнула Анжела, привставая со стула. Ее слова мгновенно вернули меня к утренним мыслям, и я вновь почувствовала страх. Выйти на свободу… Кажется, лучше остаться здесь. Но нет, ни один нормальный человек не согласится на это. Я выздоровела, это подтвердили врачи, и могу начать новую жизнь там, за стенами клиники. Свобода! Слово стучало у меня в висках, отдавалось эхом в длинном коридоре моих воспоминаний. Свобода — мне снова придется брести через этот угрюмый коридор… вспомнить все… — За тобой приедут родные? — прервала мои размышления Анжела. Мои пальцы, державшие кофейную чашку, судорожно сжались. Я напряглась в попытке унять дрожь. — Если ты имеешь в виду отца и бабушку — нет, они не приедут. — Уж конечно! Мерзавцы! Семья для них на последнем месте! — голос мужчины сорвался, он закашлялся. — После завтрака поскладываем картинки? — робко спросила Анжела. Я задумалась. Доктор Джеймсон ждал меня в девять. Времени было достаточно. Я вяло кивнула, хотя, по правде говоря, мне вообще не хотелось ее видеть. Наверное, мне следовало бы устыдиться собственной нечуткости. С Анжелой мы были подругами с первых недель моего пребывания в клинике. По крайней мере, так утверждала она. Моя память хранила молчание. В комнате досуга, складывая разноцветные мозаики из кусочков раскрашенного картона, я вновь и вновь пыталась сосредоточиться — поймать ускользающие картинки из прошлого. Рядом напряженно молчала Анжела. Ее состояние не было для меня тайной: тихая гавань спокойствия в отторженном от внешних бурь мире. Так было и со мной… долго, не один месяц. Неужели подобное должно повториться? Меня охватил страх. Тихие, приглушенные рыдания нарушили тишину. Плакала Анжела. Беспомощно и искренне, словно ребенок. — Ты уезжаешь, потому что презираешь меня. Это так, ты знаешь. Я растерянно опустила глаза. — Не говори глупостей. Я тебя очень люблю, и ты это знаешь. Я уезжаю, потому что у меня нет другого выхода. Нет денег, чтобы оплатить счета, а клиника не может содержать больных бесконечно. Может быть, меня переведут в другую клинику или отдадут под домашний уход. Доктор Джеймсон настаивает, чтобы я вернулась домой. — Домой, — прошептала Анжела. — Какая ты счастливая. В этот момент я поняла причину своих страхов. Не воздух свободы, нет, — возвращение домой странным образом пугало меня. Но чем? В чем была причина? Этого я понять не могла. Меня мучило множество вопросов. Моя семья была богатой, очень богатой, по крайней мере, бабушка владела значительным состоянием. Это мне было известно. Почему же она никогда не помогала мне, ни разу не написала письма? Не ко всем больным приезжали родные, но не было ни одного, который не получал бы время от времени писем или посылок. Я была единственной. Без пяти девять за мной заглянула медсестра. Вопреки ее опасениям, я не забыла о предстоящей встрече с доктором Джеймсоном. Я даже постаралась привести себя в порядок, как могла: слегка подрумянила щеки, подкрасила губы, а главное, надела туфли. Не тапочки, которые носила здесь все время, а настоящие туфли. Стук каблучков придавал мне уверенности. Доктор Джеймсон ожидал меня в кабинете. Редкие седые волосы, улыбка. Спокойный, чуть хрипловатый голос. — Здравствуйте, мисс Морин. — Добрый день, доктор. — Если не секрет, какой раз мы с вами встречаемся? — Сегодня пятнадцатый. Хотя первые встречи я совершенно не помню. — В отличие от первых сеансов электрошоковой терапии. Я кивнула: — Такое трудно забыть. Когда включают рубильник и эти жуткие судороги… — Все позади, Морин. Навсегда. — Я верю вам, доктор. — Вместе с переживаниями возвращается способность вспоминать. Попробуйте рассказать мне немного о себе. — Меня зовут Морин Энн Томас, прошлым августом мне исполнилось двадцать восемь лет. Отец живет со своей матерью, моей бабушкой, на ферме в Нью-Гемпшире. Мать ушла от него несколько лет тому назад… Кажется, с тех пор о ней никто ничего не слышал. Мой брат Сэм умер… — я виновато умолкла: так случалось всегда, когда речь заходила о Сэме. — Он погиб в результате несчастного случая… Семь лет назад. А я все эти семь лет жила в Нью-Йорке. — Как вы попали к нам? — Меня привезли в бессознательном состоянии. «Скорую помощь» вызвала Мэгги Паркер, моя подруга. Она собиралась приехать ко мне, но я почему-то все время отказывалась ее видеть. — Я вздохнула. — Все это я знаю, главным образом, по вашим рассказам, доктор. Но кто я на самом деле? Что я за человек? Какой была раньше и на что могу надеяться в будущем? Волнение душило меня, однако доктор Джеймсон даже не пытался прервать меня или успокоить. Он молча смотрел. — Я должна сказать вам правду, доктор. Я боюсь вспоминать прошлое. Да, да. И, несмотря на страх, постоянно пытаюсь… Увы, напрасно. Вы говорите, что виновата болезнь; ведь последствия электрошока могут сказываться долго. Как я хотела бы сама справиться со своей болезнью, но как? Сейчас я даже не помню, как выглядит отец. Или бабушка… — О чем она пишет? — неожиданно нарушил молчание доктор Джеймсон. — Письмо было адресовано администрации клиники, — машинально ответила я. — Она считает, что лучше было бы перевести меня в городскую клинику. Но если врачи убеждены в том, что мое состояние позволяет мне находиться в домашних условиях, она готова принять меня в своем доме в Ньюбери. К сожалению, дальняя поездка будет ей не по силам, так что она пришлет за мной кого-нибудь из своих слуг. — Отлично, Морин. Я сам не мог бы передать содержание письма лучше. — Оставьте! — я внезапно рассердилась на его отеческий тон. — Содержание письма я уж как-нибудь перескажу. Но что дальше? Да, я хочу выбраться отсюда, но только не в Ньюбери. Я боюсь! Слезы брызнули из моих глаз. — Почему? У всякого страха есть причина. Выяснить ее означает преодолеть страх. Каждый, кто выходит из стен клиники, боится встречи с внешним миром. Это правило. Но вы преодолеете все препятствия, Морин. Вы намного сильнее, чем думаете. Мои коллеги и я убеждены в этом. Конечно, если бы у меня была такая возможность, я на некоторое время оставил бы вас здесь под своим наблюдением. Но вы знаете, что я не могу этого сделать. У вас нет выбора. Городская клиника — не то, что вам нужно. А что касается дальнейшего лечения… Я послушно извлекла из сумки коробочку с таблетками. — Розовую принимать два раза в день. Если я буду очень возбуждена или чего-нибудь испугаюсь, тогда белую… Он улыбнулся. — Этого хватит на первое время. Вашу историю болезни я отослал доктору Питерсу. — Кто такой доктор Питерс? — Врач в Ньюбери. Терапевт. Я не знаком с ним лично, но учился вместе с его отцом. Уверен, он сделает все, что в его силах. С этими словами он проводил меня до дверей. Я неловко поблагодарила доктора за все, думая о том, что больше никогда его не увижу. Но я не знала, что вместе с моей историей болезни он послал доктору Питерсу мою рукопись. Рукопись, о которой я тогда даже не подозревала. Глава вторая Машина затормозила на оживленном нью-йоркском перекрестке. Я взглянула на водителя: в суматохе отъезда у меня не нашлось времени толком его рассмотреть. Дэвид Эндрюс — так он мне представился — был высок и сумрачен. Широкие плечи, широкие скулы. Сильные руки крепко сжимали руль. Я была убеждена, что никогда раньше его не видела. Хотя все может быть… Мы проезжали мимо порта, я засмотрелась на суда у причала. Свежий бриз принес давно забытые воспоминания: кажется, мы гуляли здесь вместе с Полом. Пол… Вроде он был художником. Да, он любил рисовать море, корабли… Но как он выглядел и что значил в моей жизни, я так и не могла вспомнить. Эндрюс достал из кармана пачку сигарет, протянул мне. — Спасибо. В клинике меня не раз угощали сигаретами — главным образом дамы из благотворительного общества, которые иногда посещали нас и устраивали чаепития. Мы называли их «гиенами». Теперь меня решил побаловать шофер моей бабушки. Он достал электрическую зажигалку. Наверное, мне следовало вести себя поосторожнее: излишне резко подавшись вперед, я задела его руку. Зажигалка упала. Неловко шаря вокруг себя, я пробормотала: — Прошу прощения. Я так нервничаю… — Понимаю. Я жадно затянулась, закашлялась. Угрюмые мысли помимо воли овладевали мной. Еще немного, и я дома. Но почему вместо радости я испытываю только безотчетный страх? Почему… — Расскажите мне, мистер Эндрюс… ведь ваша фамилия Эндрюс? Он кивнул. — Вы давно работаете в Ньюбери? Может быть, я встречала вас раньше? — Едва ли. Когда меня наняли, вас уже не было. — Он затормозил у светофора. — Основная моя обязанность — ухаживать за лошадьми. Кроме этого, есть дела на ферме, приходится ездить за покупками, помогать по дому. — И вы все успеваете? — поразилась я. — Как это похоже на мою бабушку: отдать кучу распоряжений, а самой встать в центре и взмахивать хлыстом, стоит вам наклониться в седле… Я запнулась, внезапно пораженная тем, что все сказанное касалось не его, а той маленькой девочки из Ньюбери, какой я была когда-то. Воспоминания возвращались, как и предсказывал доктор Джеймсон. Я увидела прямо перед собой бабушку — пожилую даму небольшого роста, с правильными чертами лица, в длинном черном платье. Она всегда держалась неестественно прямо, словно на церковном молебне; ее рука постоянно касалась серебряного креста, висевшего на длинной, дважды обвивавшей шею цепочке. Кажется, этот крест был благословлен самим Папой Римским, и… хотя бабушка не была католичкой, она не снимала его ни на секунду. — У меня в голове все перепуталось, — пробормотала я. — Бабушка всегда была такой нетерпеливой, когда учила меня ездить верхом. Наверное, несправедливо думать, что она так же строго обращается и со своими работниками. Он пожал плечами. — Конечно, с ней бывает нелегко. Но зато она хорошо разбирается в лошадях. А я люблю лошадей, люблю ездить верхом и жить за городом. Все остальное — ну, таковы уж мои обязанности. — Например, забрать внучку из сумасшедшего дома! На это ему нечего было возразить. Мы ехали мимо Центрального парка. Конечно, я здесь часто гуляла, но все впечатления изгладились из памяти. Мы миновали парк, свернули на широкую улицу, потом повернули еще раз. Я читала таблички на домах: 5-я авеню, 92-я стрит. Одинаковые многоэтажные дома казались знакомыми, будто я видела их когда-то во сне. — Как идут дела на ферме? — спросила я, чтобы отвлечься от этих мыслей. — Неплохо. Шесть лошадей, двадцать коров, дюжина свиней и, конечно, куры. Ко всему прочему еще три пса. — Кажется, раньше их было меньше? — Вы правы, — Эндрюс улыбнулся. — Дог нам достался от вашего двоюродного брата, когда он переехал в Нью-Йорк. Другой двоюродный брат женился, а жена терпеть не может собак, — нам пришлось приютить его таксу. Из старожилов — Барон, овчарка. — Барон, — повторила я. Эта кличка напомнила мне о чем-то далеком. Я глубоко вздохнула и взглянула в окно. — Если я не ошибаюсь, мы снова проезжаем мимо парка… — Извините. Кажется, я повернул не туда. Я посмотрела ему прямо в глаза. — Зачем вы обманываете меня, мистер Эндрюс. Вы повернули специально. Он кивнул без тени смущения. — Вы хотели проверить, как я буду реагировать? Может быть, что-нибудь вспомню. Увы, не надо забывать, что у меня полная амнезия, — я с усилием рассмеялась. — Может быть, я когда-то жила здесь? Он снова кивнул: — Девяносто вторая улица. Между Мэдисон и Пятой авеню. — Теперь понятно, почему дома мне показались такими знакомыми. Я столько раз мимо них проходила, когда выгуливала Барона… Я запнулась. — Да, — сказал он. — Барон — это ваша собака. — Значит, вы сделали это специально? — Я думал, это поможет вам вспомнить. Как видите… — Зачем вам понадобились мои воспоминания! Зачем?! — я едва не расплакалась от бессильной ярости, однако поспешила взять себя в руки. — Не делайте больше этого, пожалуйста… Барон… С ним все было в порядке, когда меня забрали в клинику? Я имею в виду, я не забывала его кормить? — Ни одного дня. Вы забывали о себе, но не о Бароне. — Откуда вы знаете? — Меня послали в Нью-Йорк решить вопрос с вашей квартирой. Ваша подруга забрала пса. Она же устроила вас в клинику и позвонила отцу. — Это была Мэгги Паркер. Доктор Джеймсон говорил, что она несколько раз приезжала в клинику, пыталась увидеться со мной, но я все время отказывалась. — Я рассмеялась. — Неблагодарно с моей стороны, правда? Эндрюс ничего не ответил. Машина выехала на шоссе. — Значит, вы видели мою квартиру? Наверное, все было завалено пустыми бутылками из-под виски? — В квартире не нашлось даже капли спиртного. — Вы лжете. — Чего же ради? Если честно, я ни разу не слышал, что ваше… несчастье было связано с пьянством. — Так мне говорил доктор Джеймсон. Но откуда я могу знать, что было на самом деле? Бедный Барон! Я так запустила его. Когда я стала бояться выходить из квартиры, ему пришлось довольствоваться балконом… Там, кажется, был балкон? — Да… — Теперь я припоминаю. Кухня была совсем крохотной: только-только повернуться. А ванная — я до сих пор не представляю, как там можно было мыться. Не квартира, а конура. У меня как раз подходило к концу пособие, и выбирать не приходилось. Хотя что толку вспоминать все это, жалеть… Нет, я не жалею о том времени. Тогда я, по крайней мере, была свободна. Понимаете, свободна… Мне вдруг стало стыдно за свою чрезмерную болтливость. Нужно держать себя в руках. Все, что было связано с Нью-Йорком, я видела, как в тумане, но одно действительно было бесспорно: с тех пор, как я оставила Ньюбери и переехала в город, меня не покидало ощущение свободы. И теперь я ехала обратно в Ньюбери. Без гроша в кармане, больная и беспомощная. Глава третья Дом был освещен луной. Длинные тени протянулись к берегу озера. В воде отражались огни, с противоположного берега доносились смех и музыка. Лунный свет прочертил над сумрачной глубиной светлую дорожку. Стоя возле причала, я смотрела как завороженная на воду, и мне хотелось пройти по этой дорожке. Внезапно из темноты вынырнуло и приблизилось мужское лицо в странной, застывшей гримасе. Где-то вдалеке застрекотал лодочный мотор, заглушивший музыку и смех, и в этот момент… — Нет! — закричала я. — Нет! Я открыла глаза, разбуженная собственным криком. Эндрюс с силой вдавил педаль. Взвизгнули тормоза, сзади кто-то громко сигналил. — Все в порядке? — Эндрюс внимательно взглянул на меня. — Да-да. Я, кажется, заснула… — Как сурок. Вы спали почти три часа. За окном сгущались сумерки. Похолодало, и я только теперь заметила, что Эндрюс накрыл мои ноги пальто. — Спасибо. Мне, кажется, снился кошмар. — Надеюсь, все позади. Из-за вашего крика мы чуть не попали в аварию. — Простите. Вы, наверное, уже устали от дороги. Я бы с радостью вас сменила, но мои права… — Я не стала продолжать, это было бессмысленно. Получу ли я когда-нибудь новые? — Не извиняйтесь. Несколько часов за рулем едва ли можно назвать серьезным испытанием. Кстати, вы не проголодались? — Как волк. По правде сказать… — я заколебалась, вспомнив, что у меня нет денег. — Об этом можете не беспокоиться, — он словно прочитал мои мысли. — У меня имеются строгие инструкции не морить вас голодом. — Тогда едем в первую же закусочную, если таковые есть на этой дороге! Больничное меню мне, признаться, порядком надоело. — Могу себе представить. — Он припал к рулевому колесу, и уже через десять минут мы подъезжали к мотелю с ресторанчиком. Я попыталась открыть дверцу, но ничего не получилось. Эндрюсу пришлось перегнуться и помочь мне. Тело не слушалось, словно разбитое параличом, даже недавний сон не освежил меня. Неуверенно ступая, я вышла из машины. Эндрюс подхватил меня под руку и помог преодолеть несколько ступенек до входной двери. Официантка принесла аппетитно дымящиеся отбивные. Сочные куски говядины истекали жиром на сахарных косточках. Эндрюс заказал бокал пива, я — мартини. К концу трапезы я почувствовала себя настолько уверенно, что решилась на второй мартини. — Долго нам еще ехать? — Достаточно. Нужно поторопиться, чтобы успеть до полуночи, — он потянулся за сигаретами. — Отлично. Хотя бы не сразу увижу это чудовище. Никогда не любила этот дом, даже в детстве! «Хон…», «Хох…» Господи, совершенно вылетело его название! — «Хогенциннен». — Правильно, «Хогенциннен». Ужасное название! Как у средневекового замка. Проклятая немецкая сентиментальность! — Второй бокал мартини был явно лишним. Это я понимала, однако не могла удержаться. — Что ж, сегодня у нас тоже праздник. Не каждый день раскрываются двери сумасшедшего дома! Представляю, какой будет встреча! Бабушка безумно обрадуется, хотя нет… скорее всего, ей будет все равно. Все равно — есть я или нет. Я всегда делала все не так как нужно. Ей очень трудно угодить, так ведь? Мой спутник угрюмо смотрел в стол перед собой. — Молчите, мистер Эндрюс? Или просто боитесь? Не стоит, из-за меня у вас не будет неприятностей. — Я подняла свой стакан и чокнулась с воображаемыми собеседниками. — За здоровье моей драгоценной бабушки! И глубокоуважаемого отца… Я замолчала. Веселое настроение улетучилось. — Он по-прежнему пьет? — спросила я тихо. — Ну, от рюмки он никогда не отказывался, — ответил после паузы Эндрюс. — Прекрасно сказано! Как видите, кое-что я помню. Даже то, что мой отец — пьяница. — Я вижу, что и дочь сегодня выпила слишком много, — сухо заметил он. — Увы, в этом повинно праздничное настроение. Через пять минут все пройдет, и я опять буду трезвой, как сестра из Армии Спасения. Когда-то Пол очень полагался на меня, усердствуя на вечеринках. «Если что, Морин меня довезет до дома», — говорил он, и… черт возьми, кто такой Пол? Мистер Эндрюс? — Не знаю. — Вы лжете. Он оскорбленно отвернулся. — Думайте, что хотите, мисс Томас. Мне поручено доставить вас в Ньюбери, семейные проблемы не для меня. Скоро у вас будет возможность расспросить обо всем родственников. — Мое общество, похоже, изрядно вас утомило, — не удержалась я от злорадного замечания. Хмуро сдвинув брови, Эндрюс подозвал официантку и попросил счет. — Почему вы скрываете, кто такой Пол? — какая-то злая сила подталкивала меня. Однако на этот раз я не стала дожидаться его ответа. Что-то неладное творилось со мной. Пошатываясь, я встала из-за стола и добрела до туалета. Голова кружилась, перед глазами плыли черно-белые круги. Когда стало чуть легче, я взглянула на бледное, измученное лицо, отразившееся в зеркале, и оно показалось мне чужим. Нет, к свободе я не была готова. Меня не следовало выписывать из клиники, я была больна, очень больна. Немного позже, собравшись с мыслями, я вспомнила слова доктора Джеймсона. В состоянии сильного волнения принять белую таблетку! Вернувшись за стол, я пошарила в сумочке. Эндрюс смотрел на меня вопросительно. — Это быстро проходит, — успокоила я его. — Нужно только подождать пару минут, пока подействует лекарство. Он кивнул. — Не волнуйтесь, мисс Томас. Каждый из нас чем-нибудь болеет. И многие принимают лекарства. — Протянув раскрытую пачку сигарет, он прибавил: — Это не от бабушки, а от меня. — Спасибо. Этот неожиданный жест примирения успокоил меня. Внезапная смена настроений — симптом болезни, он будет давать о себе знать еще некоторое время. Так, во всяком случае, говорил доктор Джеймсон. Нужно только привыкнуть. Что ж, буду вести себя так, как будто ничего не произошло. Я обратилась к официантке: — Не будете ли вы так любезны завернуть кости для моей собаки? Краем глаза я видела, как Дэвид Эндрюс улыбнулся. До сих пор он был подчеркнуто серьезен. — Когда мы обедали в ресторане на 86-й авеню, мы всегда брали с собой кости для Барона, — пояснила я и тут же сообразила, что почему-то сказала не «я», а «мы». Кто это — «мы»? С кем я обедала на 86-й авеню? Я и Пол? В этом я была почти уверена. Но кто он и как выглядел, совершенно не помнила. И не могла вспомнить, как ни пыталась. Странно, но это обстоятельство несколько успокоило меня. Почему? Неужели подсознательно я боялась вспомнить Пола? Глава четвертая Каждый раз, когда приходилось тормозить у светофора, Дэвид Эндрюс разглядывал спящую девушку. Морин Томас была намного красивее, чем он себе представлял, — несмотря на то, что лицо ее было болезненно бледным, а платье сидело не слишком хорошо: ведь девушка очень похудела за последние месяцы. Но фигура, походка, манера держаться были безупречными. Длинные, пышные черные волосы почти закрывали ей лицо, когда она резко поднимала голову в гневе или замешательстве. Эндрюс непроизвольно представил себе, какой она могла бы стать после нескольких недель на свежем воздухе, когда платья снова будут облегать стройное тело, и ему стало неловко. Да, она была, без сомнения, больна. Она сама это подтвердила. Но не этим же объяснялась та ненависть, которую к ней испытывала родная бабушка. Причину, по которой за Морин не заступился отец, было легко понять. Неспособный противостоять пороку пьянства, мистер Томас находился в полной зависимости от своей деспотичной матери. Но почему миссис Томас, состоятельная женщина, отказала внучке в помощи? Почему она не скрывала своего удовлетворения, когда девушка оказалась в клинике? Эти вопросы не давали ему покоя все те полгода, когда он, по поручению хозяйки, занимался делами Морин. — Насколько мне известно, у нее не было ни цента, когда она подписывала последний чек на квартплату, — рассказывала Мэгги Паркер. — Подпись почти невозможно было разобрать — в нормальном состоянии Морин расписывалась совершенно иначе. Конечно, она была очень больна, но что стало причиной болезни? Ее родители развелись много лет тому назад, брат погиб в результате несчастного случая. Потом в ее жизни появился Пол, художник. Однако о нем она ничего не хотела рассказывать. Сразу после гибели брата она ушла из дома и пыталась жить самостоятельно. Нет, она не поддерживала с отцом и бабушкой никаких отношений, насколько мне известно, и ничего от них не требовала. Сменила несколько мест: я помогала ей устроиться манекенщицей — последний раз в моем журнале. Морин что-то писала: иногда читала мне отрывки из своего романа. Или это был дневник… Она говорила, что, если когда-нибудь эту рукопись опубликуют, ей не поздоровится. Каким-то образом это касалось ее семьи… Поэтому я отдала дневник не ее бабушке, а врачу. Это было все, чего он добился от Мэгги Паркер. Он опять посмотрел на спящую девушку. У него появилось странное чувство, как будто с ней в его размеренную жизнь должны войти тревога и беспокойство — именно сейчас, когда он, наконец, начал обретать твердую почву под ногами. Стрелка спидометра подрагивала, словно следуя дрожанию рук. Такого с ним уже давно не случалось — черт возьми, он нервничал. Что ж, может быть, тому была веская причина. Еще ни разу он не задерживался так долго на одном месте. До сих пор у него никогда не было того, что можно было бы назвать «домом». До Ньюбери он знал лишь полутемные меблированные комнаты, квартирных хозяек, вечно совавших нос не в свои дела, и бессмысленные метания с одного места работы на другое. В «Хогенциннене» ему жилось неплохо. Ему разрешили приспособить для своих нужд старый сарай, где раньше хранился инвентарь, — удалось даже устроить там что-то вроде ванной и провести электричество. В его личные дела никто не вмешивался; вечерами он мог приглашать друзей из городка сыграть в покер. Его независимость нравилась миссис Томас; ее привлекало то, как он обращается с лошадьми. Только один раз между ними произошло столкновение: во время ярмарки, когда он наотрез отказался сделать успокаивающий укол слишком резвому жеребцу. Непривычная к неповиновению, хозяйка «Хогенциннена» одарила своего слугу взглядом, способным убить каменную статую. Резко отвернувшись, она отошла, оставив Эндрюса в убеждении, что он уволен. Однако ничего не произошло. Когда же стало известно, что жеребец вел себя спокойно, хозяйка даже поблагодарила его, поджав при этом тонкие злые губы. С того дня между ними установилось что-то вроде молчаливого перемирия. Он был необходим ей, она — ему, и оба прекрасно сознавали это. Время, проведенное в «Хогенциннене», он считал лучшим в своей жизни, и ничто в мире не могло его заставить отказаться от достигнутого. Начался дождь, «дворники» шуршали по стеклу. «Что тебе эта девушка?» — спрашивал он себя. В том, что все случившееся с Морин было закономерным, его убеждал еще мистер Дэниелс, владелец гаража, где работал Дэвид перед переходом в «Хогенциннен». — Морин всегда была со странностями, — говорил он. — Еще ребенком держалась в сторонке. Одна ездила верхом, одна ходила купаться, даже когда приезжали гости. И вот к чему это привело. Жаль, конечно, но неожиданностью это для меня не было. Однако когда Дэвид попросил Дэниелса рассказать ему о девушке подробнее, тот покачал головой: — Миссис Томас сделала столько хорошего для Ньюбери. Лучше не ворошить прошлое. К чему будить спящую собаку? Глава пятая Кто-то тронул меня за плечо, и я открыла глаза. Сумерки пронизывал зыбкий свет фар; уныло разворачивалось полотно дороги. Словно мотылек из тьмы, в мысли впорхнуло воспоминание. Я сидела в машине, впереди меня ждал мой дом… Доктор Джеймсон остался в прошлом. — Ньюбери! — коротко произнес Дэвид Эндрюс. Вдали показались огни. Когда-то я жила здесь… Вернутся ли воспоминания о тех годах? — Вам уже лучше? — Да, спасибо. Думаю, сон пошел мне на пользу… — Если не возражаете, мы можем завернуть к доктору Питерсу. Может быть, вы нервничаете перед встречей с родственниками?.. — Нет-нет, мне уже лучше, — мой голос предательски дрогнул, а сердце наполнилось горечью и досадой. — Не стоит беспокоиться. Рано или поздно, но придется разговаривать с родственниками, не прибегая к успокоительным лекарствам. Если сейчас навестить врача, завтра весь Ньюбери будет судачить о моем драгоценном здоровье… Он кивнул. — Да, пойдут разговоры. Едем в «Хогенциннен». Я взглянула на часы. Стрелки приближались к полуночи. За окном вспыхнула и промелькнула неоновая вывеска ресторанчика — «У Пита». Мы ехали по главной городской улице. — «У Пита»! — радостно воскликнула я. Эндрюс бросил на меня подозрительный взгляд. — Вы часто бывали в этом заведений? Я нахмурилась. — Не помните? — Нет, — я бессильно покачала головой. Мимо пронеслись освещенные витрины аптеки, магазина, приземистое здание школы. — Сейчас будет двор Олли Сондерсона! — я не могла сдержать восторга. — А там, за поворотом, методистская церковь. За ней — библиотека и… — мой голос дрожал от волнения. — Я не ошиблась? — Нет. Детские впечатления — самые крепкие. Вы должны все вспомнить. — Увы, не все. Я даже приблизительно не представляю, как выглядит бабушка. Ее платье… Она все еще носит свою цепочку с серебряным крестом? — Не видел, чтобы она ее снимала. — Наверное, она уже совсем состарилась. Как ее здоровье? — Превосходно, — он усмехнулся, как мне показалось, со смыслом. — За все время, что я работаю у нее, она не болела даже простудой. — А как выглядит мой отец? — Высокий, худой, немного сутулый… Редкие седые волосы… — Вы ничего не забыли? Машина миновала каменную арку ворот. Начиналась территория «Хогенциннена». — Что именно? Я нервно рассмеялась. — Глаза! Светло-голубые, водянистые. Взгляд, неизменно направленный в сторону. Красные прожилки по всему лицу. Даже в лучшие минуты можно было с уверенностью сказать… Я отвернулась, оборвав себя на полуслове. Воспоминания возвращались, медленно и неотвратимо. Справа и слева тянулись высокие кусты акаций. Скоро покажется озеро… Нет, озеро должно находиться за домом. Послышался лай собак. — Нелишним будет напомнить, — сказал Эндрюс, — что миссис Томас не любит, когда собаку пускают в дом. Впрочем, это относится к любой живности. Откуда-то из глубин памяти возник крошечный котенок, свернувшийся у меня на руках… И бабушка, сердито поднимающая его хищными костистыми пальцами: «Сколько раз повторять — не смей приносить это в дом!» Было ли мне тогда восемь лет? Или тринадцать? Из-за поворота вынырнула темная громада особняка. Угрюмые башни, хмурые провалы окон. Ни огонька… Словно во мраке ночи поднялась еще одна тень. Эндрюс затормозил перед парадным входом. — О вещах не беспокойтесь. Я отнесу их в дом. Из темноты выбежали собаки и с громким лаем остановились на дорожке, не решаясь переступить полукруг, очерченный светом фар; рядом с двумя огромными псами смешно подпрыгивала и виляла хвостом такса. Боже! Как мне передать ту радость, что охватила меня, когда я разглядела черную морду одной из овчарок. Руки сами толкнули дверцу. Собаки перестали лаять и настороженно смотрели, как я выбираюсь из машины. Казалось, они не узнали меня. Однако уже в следующее мгновение Барон был у моих ног, скулил, вилял хвостом. — Ну-ну, полно, Барон. Место! Обезумев от счастья, он не слушал моих команд. Мне пришлось опуститься на колени и крепко обнять его шею. Подошедший Эндрюс подал мне сверток с остатками ужина, который нам завернули в придорожном кафе. Трудно описать чувства, владевшие мной в эту минуту. Мой пес ел из моих рук, благодарно облизывал пальцы и тихо ворчал. — Морин! — послышался окрик из открытых дверей. Незнакомый женский голос. — Что ты сидишь под дождем? Я быстро поднялась с колен. — Иду, бабушка. Превозмогая внезапную робость, я направилась к дверям. Барон бежал следом за мной, тыкался холодным носом в ладонь. — Дэвид, оставьте чемодан в прихожей и выгоните из дома эту мокрую псину! — застывшая в дверях женщина поморщилась. Обняв меня, она коснулась сухими губами щеки. Отстранившись, обвела меня холодным, оценивающим взглядом. — Боже мой, ты вся промокла, Морин! Сейчас же раздевайся и снимай туфли, не то запачкаешь весь ковер! — Повернувшись спиной, она равнодушным тоном добавила: — Я жду тебя в библиотеке. Эндрюс вытолкал упирающегося Барона на улицу и закрыл за ним дверь. Слышно было, как пес скулит и царапается, пытаясь вернуться. Перехватив мой взгляд, Эндрюс извиняюще развел руками. — Не беспокойтесь, мисс Томас. Обычно он спит у меня вместе с остальными псами. Он деловито помог мне снять намокшее пальто, открыл платяной шкаф. Я сбросила туфли и смущенно стояла посреди огромной прихожей, не зная, что делать дальше. — Вещи из вашей нью-йоркской квартиры лежат в спальне наверху, — сообщил Эндрюс. Я кивнула. В этот момент меня занимали совсем другие проблемы. Белая таблетка? Нет, пока не нужно. Но сигарета не помешала бы… Я вспомнила про пачку, подаренную в ресторане, украдкой нащупала ее сквозь кожаный бок сумки. — Спасибо, мистер Эндрюс. Вы были так внимательны. — Ну, что вы… — теперь он был в смущении. Хотел что-то сказать, но только махнул рукой и пошел к двери. На пороге остановился, помедлил, словно раздумывая, прежде чем выдавить из себя: — С возвращением в «Хогенциннен», мисс Томас! Вот и приветствие! Правда, слегка запоздалое и из уст слуги. Я осмотрелась. Доктор Джеймсон был прав, воспоминания возвращались. Постепенно я узнавала комнаты, обстановку, мелкие предметы. До боли знакомые и неприветливые. В библиотеке ничего не изменилось. Рояль, клавиш которого давно не касалась рука; книжные шкафы с содержимым, погребенным под слоем пыли. Темная обивка стен придавала помещению строгий, почти суровый вид. В огромном камине тлели уголья; лампы под массивными абажурами отбрасывали больше теней, чем света. Аккуратно расправив юбку, я присела в свободное кресло возле камина. Угасающие угли излучали слабое тепло, от которого становилось неуютно и зябко. Казалось, холодный сумрак проникал в самое сердце. Боясь шелохнуться, я ощущала, как живут и перебегают за спиной тени… Чопорная пожилая дама, восседавшая напротив, рассматривала меня холодно и пристально, словно приколотую булавкой бабочку. — Рада тебя видеть… — начала я неуверенно. — Не стоит обманывать себя, Морин. Мы встретились лишь потому, что у тебя не было другого выбора: «Хогенциннен» или городская клиника. Не знаю, чувствовать ли себя польщенной тем, что ты выбрала «Хогенциннен». — Это было не только мое решение, — тихо сказала я. — Доктор Джеймсон решил, что будет лучше, если я вернусь… вернусь домой. — С каких это пор ты стала считать «Хогенциннен» домом? — У меня действительно не было выбора. — Надеюсь, какие-то из детских воспоминаний у тебя сохранились? — Очень немногие. Помню озеро, сам замок… — И это всё? — Все… Доктор Джеймсон говорил, что постепенно все восстановится. Прошлое вернется… Мне жаль, что приходится обременять тебя. Как только я почувствую себя лучше, обязательно найду работу и перееду в город. — Ну, это мы еще посмотрим, — она улыбнулась, словно мать своему неразумному ребенку. Сухая рука поглаживала серебряный крестик, глаза пытливо изучали мое лицо, и тем неожиданнее был вопрос, заданный очень дружелюбным тоном: — Скажи-ка, Морин, ты пробовала что-нибудь писать накануне болезни? Вопрос застал меня врасплох. — Не помню, — я беспомощно пожала плечами. — Наверное, писала. Очень хотелось увидеть свое имя в каком-нибудь журнале. Она улыбнулась — снисходительно или злорадно, я определить не могла. — К сожалению, наши желания не всегда соответствуют нашим возможностям. Не стоит огорчаться из-за пустяков. Честно говоря, я всегда надеялась, что с возрастом ты забудешь эти детские чудачества и перестанешь тратить на них время… Дрожащими руками я раскрыла сумочку, достала сигареты. — Гм, ты куришь. Это, конечно, твое дело, но знай, что в «Хогенциннене» запрещено курить в спальнях. Дом стоит на отшибе, пока сюда доберутся пожарные… Я молча зажгла спичку, глубоко затянулась. — Кстати, что за бумаги ты жгла перед тем, как тебя поместили в клинику? — невозмутимо продолжала бабушка. — Я нашла обгорелые клочки в камине. — Не помню… Нет, не помню, — я провела рукой по лицу. — Впервые слышу, что ты была в моей квартире. — После тебя остался полный разгром. Пришлось засучить рукава и наводить порядок. — Я была больна… — Знаю, знаю. Я разобрала твои вещи и перевезла их сюда. Все лежит наверху, в твоей бывшей комнате. Надеюсь, ты помнишь, где она… — Постараюсь не заблудиться. — Тогда спокойной ночи, Морин, — она поднялась с кресла, маленькая, неестественно прямая, в длинном черном платье. Я осмотрелась по сторонам — в комнате как будто чего-то не хватало. Или кого-то? — Где отец? — выдавила я. — У него был тяжелый день. Увидитесь завтра. С этими словами она вышла из библиотеки. Такой была моя встреча с родным домом. Несмотря на тепло, исходившее от камина, меня знобило. Я взяла сумочку, сигареты, вернулась в прихожую. Сунула ноги в туфли и, набросив пальто, выглянула за дверь. Барон, лежавший на земле, вскочил и с радостным лаем подбежал ко мне. Зарывшись лицом в длинную шерсть, я гладила его и шептала: — Барон… старый добрый Барон… Слезы катились у меня из глаз. Странно, как бабушка разрешила оставить Барона в «Хогенциннене»? Все, что любила я, было ненавистно ей. И так было всегда. Я резко поднялась с колен. Сама не знаю, откуда взялась эта мысль, но подсознательно я была в ней уверена. Погладив напоследок Барона, я закрыла дверь, взяла чемодан и погасила свет в прихожей. Свою комнату я отыскала без особого груда. Наверху, разобрав вещи и раздевшись, я подошла к окну. Небо очистилось, из-за облаков показалась луна. Моя комната находилась в задней части дома, и из окна была хорошо видна темная гладь озера, отражавшая лунные блики. Я вспомнила, как теплыми летними вечерами украдкой пробиралась к пристани на берегу. Словно не волны, а мгновения жизни плескали о песчаный берег. Стены комнаты дрогнули, растворились — оставив меня посреди водной глади. Я плыла, выбиваясь из сил, чуть живая от ужаса… исходившего от черного силуэта, скользившего над волнами. Подобно тени из мрака возникла лодка и двое мужчин в ней. Меня настигали, безжалостные руки рвали мою одежду; злой смех отдавался в ушах, когда меня швырнули на дно лодки. Потом в глазах у меня потемнело, луна померкла, и стало слышно, как плещется вода… Я закрыла лицо руками, пытаясь прогнать видение, и в этот момент в тишине отчетливо прозвучал скрипучий голос моей бабушки: «Все видели, как ты купалась по ночам с братьями Джонсон». Я пыталась что-то возразить, но бабушка была неумолима: «Ты будешь отрицать, что плавала вчера совершенно голая? И что там были Джонсоны?» — «Нет, но…» — «Твои «но» меня не интересуют, Морин Энн. Был бы жив твой дедушка, он проучил бы тебя плетью. Убирайся, ты ничуть не лучше своей матери!» В этот момент я очнулась окончательно. Меня охватила дрожь, стало совсем холодно. Я быстро закрыла окно, забралась в постель и укрылась с головой одеялом, забыв даже выключить свет. Я была так измучена, что заснула почти мгновенно. Но еще долго, где-то на границе яви и сна, меня неотступно преследовала мысль о том, что доктор Джеймсон не ошибся: воспоминания медленно возвращались. И я не знала, радоваться этому или огорчаться. Глава шестая Утренние лучи солнца разбудили меня. Снова больница? Но почему так тихо? Ни смеха, ни шаркающих шагов. Полная тишина. Вновь обретенная свобода не была сном, и в это было нелегко поверить. Накинув халат и прихватив купальные принадлежности, я быстро спустилась вниз, не встретив никого по пути. Просторная ванная комната, нисколько не изменившаяся, все так же искрилась зелеными бликами, перебегавшими в изумрудных узорах кафеля. Я сбросила халат и долго рассматривала себя в высоком узком зеркале — как в детстве, когда проверяла, насколько выросла грудь за лето. Я похудела, очень похудела. Но если чуть-чуть поправлюсь, моя фигура будет такой же, как раньше, и я снова смогу работать фотомоделью… Почему мне в голову пришла именно эта мысль? Ну конечно, я уже работала фотомоделью, в самом начале своей карьеры, в Нью-Йорке. Пришлось поступиться мечтою о поприще журналистки: в редакциях газет меня даже слушать не хотели. «Очень жаль, — говорили мне, — но журналистка без знания Нью-Йорка…» Да, но как можно узнать Нью-Йорк, не прожив в нем ни дня? На это мне никто не мог ответить… В те трудные дни мне очень помогла Мэгги Паркер: ее знакомства в редакциях модных журналов, случайные подработки в фотографических студиях… Я зарабатывала неплохие деньги и, может быть, не стоило вспоминать другое. Однако оно было… Холодные, освещенные ярким светом прожекторов студии; бесцеремонные руки фотографов, придававших мне, как кукле, нужное положение; аромат дорогих сигар, которые курили толстые мужчины, входившие во время моего переодевания без стука… И неприятный, оценивающий взгляд Мэгги. «Немного терпения, милочка. С твоей фигурой и лицом можно многого добиться в жизни. Ты даже не представляешь себе, сколько зарабатывает топ-модель…» Я открыла душ и начала яростно растирать себя намыленной губкой, но так и не могла уничтожить липкий взгляд Мэгги Паркер, хотя у меня даже покраснела кожа. А вот ее внешность исчезла из моей памяти полностью. Когда я работала фотомоделью, мы вместе снимали квартиру. Почему я переехала? Поддерживала ли я связь с Мэгги после этого? Почему я отказывалась видеть ее, когда она приезжала в клинику? Множество вопросов, ни одного ответа… Откинув со лба мокрые волосы, я устало наслаждалась струйками теплой воды, сбегавшими по коже. Закрыла кран, расправила полотенце. Тщетно было напрягать свою память. Что произошло между мной и Мэгги, я так и не вспомнила. Словно издалека донесся голос доктора Джеймсона: «Ваше прошлое восстановится из разрозненных воспоминаний подобно тому, как складывается мозаика. Но это произойдет только в том случае, если вы действительно желаете восстановить свое прошлое, если же нет…» Да простит мне Бог, но я не хотела ничего вспоминать! Это мысль настолько потрясла меня, что, распахнув дверь ванной, я бросилась вверх по лестнице и бежала, пока не оказалась в своей комнате. Тяжело дыша, я прислонилась к двери. Сердце колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Только теперь я заметила, что оставила в ванной халат. Покраснев от стыда, я принялась лихорадочно одеваться. «Не спеши, детка, — говорила мне когда-то мать. — Ты делаешь все так, как будто опаздываешь на поезд…» Убаюкивающий голос матери затих, и сразу вслед за ним послышались ее сдавленные рыдания. Откуда-то из глубины появилось лицо бабушки. «Ты ничуть не лучше своей матери», — безжалостно произнесли ее тонкие губы. «Да, я работала официанткой в Бостоне, — всхлипывая, говорила мать. — Давно, очень давно, но она никогда не позволяла мне забыть об этом. Обращалась со мной, как с…» В детстве я не понимала, что означают ее слова. Но мать бережно обнимала меня, и мне передавалась ее тревога. «Морин, Морин, что будет с тобой?» Знакомый с детства звон потеснил мои воспоминания. Часы на колокольне пробили девять. Слава Богу, бабушка никогда не выходила из своей комнаты раньше одиннадцати. Она имела обыкновение завтракать в постели, после чего еще пару часов просматривала корреспонденцию. Мне всегда было интересно, что содержали перевязанные тесемкой стопки бумажек, которые приносил почтальон. Ворох счетов, письма, свернутые газеты… Утренний ритуал не менялся на протяжении нескольких лет. До того как умер дедушка, утро проходило совсем иначе. В гостиной подавали кофе. Бабушка молча сидела за столом, неподвижная и прямая, и молча смотрела, как дедушка читает свою неизменную «Бостон геральд». Мелкие фрагменты всплывали один за другим, но так и оставались разрозненными кусками, упорно не желая складываться во что-либо целое. Отмахнувшись от них, словно от назойливых мух, я взяла пачку сигарет и спустилась в кухню. У газовой плиты хлопотала высокая худощавая женщина. — Доброе утро, — поздоровалась я, и неуверенно добавила: — Агнес. — Доброе утро, мисс Морин, — она обернулась через плечо. — Вы не возражаете, если я сварю себе кофе? Она пожала плечами. — Что толку спрашивать меня, если домом командует ваша бабушка. Агнес совсем не изменилась. Молчаливая, бесстрастная, занятая по хозяйству с утра до ночи и пребывающая в вечном конфликте с Богом и всем миром. — У нас новая плита? — Я попыталась улыбнуться. — Угу. Года четыре назад я поставила условие: или я, или эта развалина. Я едва удержалась, чтобы не сказать: «Лучше бы оставили печь». Старую печь я помнила отчетливо. Она пожирала уголь, как ненасытное чудовище, но угольки в ней так красиво раскалялись, и от нее шел жар — такой уютный, успокаивающий. Холодными зимними ночами мы с Сэмом любили тайком пробраться в кухню, где усаживались возле печи, готовили горячий какао и болтали до самого рассвета. Вместо лица Сэма в памяти зиял темный провал; и с этим ничего нельзя было поделать. Уцелело лишь то, что лежало близко к поверхности. Может быть, все сложилось бы по-другому, будь он жив… Бесполезные мысли! Его давно уже нет, нелепая смерть… Под окном послышался шум подъезжающей машины. Выглянув на улицу, я увидела старый «форд», затормозивший у дровяного сарая. — У нас гости? — Нет, Сьюзен Дэниелс с сыном, — ответила, не поворачивая головы, Агнес. — Они помогают по хозяйству. Бедная женщина! Сколько мук с Гасом — у бедняги с детства не все дома. О, это я знала! Мне стоило большого труда налить кофе в чашку, так я разволновалась. Гас Дэниелс! Угловатый, с белесыми ресницами, глупо ухмыляющийся… Взгляд, обращенный в пустоту… Сын Дэна Дэниелса, хозяина гаража. Просторная кухня уменьшилась, сомкнулась вокруг моего прошлого. Отчаянно забилось сердце, захотелось выбежать, скрыться. Судорожно, словно драгоценность, сжимая чашку с кофе, я выпила, тихо прикрыла дверь. На террасе я полной грудью вдохнула свежий воздух. Что-то здесь не сходилось в разноцветной мозаике. Почему лицо Гаса отпечаталось в моей памяти до мельчайших подробностей, между тем как лица моей матери и брата полностью стерлись? — Доброе утро, Морин. Я обернулась. Да, это был отец! В точности такой, каким его описал Дэвид Эндрюс: высокий, худой, поседевший. В руке он держал стакан томатного сока, и я мысленно спросила себя, сколько туда было налито спирта. — Здравствуй, папа. Он неловко поцеловал меня, oт него пахло джином. — С возвращением, Морин. Я сильно переживал, когда все случилось… Хотел написать тебе, съездить. Но моя мать говорила, что у тебя своя жизнь… — он отпил из стакана. — Ты сама настояла на том, чтобы полностью порвать со своим прошлым. Да, так она мне говорила. — И поэтому ты не отвечал на мои письма из Нью-Йорка? — мне не удалось скрыть горечи. Он смущенно кивнул. — Знаешь, я звонил несколько раз, но твой голос был таким отсутствующим, как будто тебе не доставлял никакой радости разговор с родным отцом. После свадьбы с Полом ты была совсем другой. Веселой, раскованной… — он запнулся и взглянул на меня. — Что с тобой, Морин? Я закрыла глаза и медленно опустилась на стул. — Что-нибудь не так? — Нет-нет, все в порядке… Просто я только сейчас, от тебя, узнала, что была замужем. — Недолго, — словно это могло утешить, поспешно добавил отец, — через несколько месяцев ты сообщила, что развелась и вернула себе прежнюю фамилию. — Интересно, какая фамилия была у меня в замужестве? — Лейн… Миссис Морин Лейн. Он посмотрел на меня с тревогой. — Может быть, тебе неприятно говорить о таких вещах? — Даже не знаю. Совершенно не помню Пола. Кто это был? — Увы, ни разу не встречался с ним. Судя по фотографии, довольно симпатичный молодой человек. Художник, насколько мне известно. Вы тогда переехали в Гринвич-Виллидж. Ты и этого не помнишь? — Нет… Наступила тягостная пауза. Отец откашлялся. — Если хочешь, сходим на конюшни, посмотрим лошадей. Конечно, я уже не так хорошо держусь в седле, но могу составить тебе достойную компанию. Мной овладела нерешительность: — Я столько лет не садилась в седло. — Но ты же выросла в седле! Неужели в Нью-Йорке нельзя было практиковаться? — Тебя это удивляет? В городе подобное развлечение стоит недешево. Впрочем, мне было тогда не до верховой езды. Он мрачно отпил из стакана, и я поняла, что обидела его. Проклятье! Всего пять минут беседы, а с моего языка летят колкости, спасение от которых — в вине. Отец был невоздержан, не мог преодолеть свою тягу к спиртному. И тем не менее… Он не всегда был таким. Было время, когда вчетвером — родители, Сэм и я — мы были спокойны, счастливы, полны надежд. Но когда это было? И где? «Вы помните что-нибудь о родителях?» — часто спрашивал доктор Джеймсон. У меня было что рассказать ему. Человек, понуро стоявший сейчас передо мной и помешивавший кубики льда в бокале с «томатным соком», давно утратил вкус к жизни. Нынешнее его существование определяли воля и энергия другого человека — моей бабушки. — Жаль, что все так получилось, Морин, — уныло проговорил он. — Поверь, я думал о тебе. Но у меня нет собственных денег, а мать… Ты ее знаешь. Она заявила, что ты не хочешь принимать от нас никакой помощи. Я рассмеялась. — У меня не было другого выхода. Хотя… Наверное, она была права; я действительно не приняла бы вашей помощи. Он вздохнул с облегчением. — Я чувствовал это. У тебя всегда был твердый характер, Морин. Когда-то ты нашла в себе силы уехать отсюда… Не все способны решиться на такой поступок. Его слова пробудили во мне сочувствие. — Со всей твердостью и решительностью мне тоже не удалось уйти далеко. В итоге я едва выкарабкалась из психиатрической клиники. — Ты вернулась, Морин, и остальное не в счет. А теперь пойдем к лошадям. Гм… Подожди-ка минутку! Он быстрым шагом пересек прихожую и скрылся в библиотеке. Как часто я слышала от него: «Подожди-ка минутку!..» Я точно знала, что он делает сейчас, как будто находилась рядом. Мысленно видела, как он стоит в библиотеке перед открытой дверцей большого бара и подливает джин в свой томатный сок. Ритуал оставался неизменным, независимо от того, пил ли он сок, кофе или молоко. Громкий лай прервал мои размышления. На крыльцо, виляя хвостом, взбежал Барон. Чувствуя себя виноватой — я даже не вспомнила о нем в это утро, — я потрепала его по мохнатой спине. Чуть поодаль остановились две другие собаки, недоверчиво поглядывая на меня, однако, не забывая при этом дружелюбно помахивать хвостом. Я была уверена, что скоро подружусь и с ними. Вернулся отец, и мы вместе пошли к конюшням. Запах сена напомнил детство. Здесь, в дровяном сарае я часто пряталась, ощущая тепло и уют, которых мне так не хватало дома. Пока отец показывал лошадей и расписывал их достоинства, я вспоминала маленькую лошадку-пони, подаренную мне когда-то матерью. Ее назвали Дикаркой, и свою кличку она вполне оправдывала. Целое лето я была счастлива, но только лето. У отца не было денег, чтобы держать пони, а бабушка отказывалась помочь. Я вспомнила, как пахло сено, орошаемое слезами отчаяния и разлуки. — Доброе утро, мисс Томас. — В дверях стоял Дэвид Эндрюс. — Доброе утро, мистер Эндрюс. Отец молча кивнул и поинтересовался, есть ли у меня костюм для верховой езды: Из затруднения меня вывел Эндрюс: костюм лежал в чемодане, привезенном из Нью-Йорка. К сожалению, мне совсем не хотелось переодеваться, даже для верховой прогулки. — Значит, в другой раз, если ты, конечно, не против, — нерешительно произнес отец. — Пусть Дэйв покажет тебе ферму. Он двинулся к дому — сломленный пожилой человек, горбившийся больше, чем я себе представляла. Теперь бразды правления принял Дэвид Эндрюс: мы обошли тропинки, проложенные по огородам; осмотрели коровник, загон для свиней. К концу экскурсии я знала обо всех переменах, происшедших на ферме в мое отсутствие. Дэвид Эндрюс был, по-видимому, в ударе. Белые брюки и темный свитер подчеркивали его атлетическую фигуру. Я отметила, что он почти на голову выше меня, а ведь я в Свое время была самой высокой в классе. Непринужденно болтая, мы подходили к дому, когда неожиданно для себя самой я остановилась и посмотрела ему в глаза: — Вы не сказали, что я была замужем. Почему? — Распоряжение миссис Томас. Она против того, чтобы ворошить прошлое. К тому же вы давно вернули свою девичью фамилию. Я усмехнулась. — Какая трогательная забота! И вы всерьез полаг гаете, что раны затянутся сами собой, стоит лишь пореже вспоминать о них? Похоже, вам еще не приходилось разводиться, мистер Эндрюс. — Я даже не был женат, — он усмехнулся. — Вот как? — Свобода превыше всего. Как и Германия… Я хотела еще что-то сказать, но мы уже были перед крыльцом дома. Невзрачный молодой человек подметал дорожку. У меня пересохло в горле, учащенно забилось сердце, когда я взглянула на него. — Гас… Дэниелс? Эндрюс проследил за моим взглядом. — Да, помогает по хозяйству. По правде говоря, проку от него немного, но… — он осекся и посмотрел на меня. — Что-то не так? Я сжала голову руками. — Если бы я знала! Идемте скорее, — я подхватила его за локоть, — мне неприятно смотреть на него и думать о нем. Дэйв недоумевающе наморщил лоб: — И вы не знаете, в чем причина? — Нет, — прошептала я, тяжело дыша. — Не имею понятия. Глава седьмая Когда я вошла в библиотеку, бабушка сидела в своем излюбленном кресле возле камина. Отец стоял у окна. — Как тебе понравилась ферма? — спросил он. — Замечательно. Мистер Эндрюс — прирожденный экскурсовод, — при этих словах я почему-то смутилась и повернулась к бабушке. — Кстати, после обеда он собирается в город; если можно, я. хотела бы поехать с ним. Нужно купить кое-какие мелочи, и потом — я очень хочу посмотреть Ньюбери. Вчера было совсем темно. Бабушка вздохнула: — Я поняла, Морин. Тебе нужны деньги. — Совсем немного. Ты ведь знаешь, что у меня нет ни цента. — Надеюсь, — в ее голосе появились нотки озабоченности, — с тобой не приключится неприятностей по дороге? Не забывай, ты только вчера выписалась из больницы. До выздоровления еще ой как далеко! Я попыталась возразить, но бабушка взмахнула своей сухой рукой: — Не перечь! Ночью я заходила в твою комнату, и там горел свет. Мне пришлось выключить его, а ты даже не проснулась. — Это не следствие болезни — всего лишь привычка. В клинике все спали при свете. — Бегать голышом по лестнице — еще одна из твоих привычек? У меня перехватило дыхание. Каким образом она могла узнать? Руки в карманах куртки сжались в кулаки. — Ты не должна говорить так, мама, — пришел на помощь отец. — У Морин была трудная дорога, потом впечатления… Его голос дрожал. Словно испугавшись своей собственной смелости, он отвернулся и открыл дверцу бара. — Не слишком ли рано, Реджи? — Не раньше, чем обычно, — вполголоса возразил отец и наполнил бокал. Бабушка поджала губы и уничтожающе посмотрела на меня. — Видишь, мне указывают, как следует говорить. Ладно. Однако твое состояние таково, что о поездках не может быть и речи. Составь список необходимых вещей и передай его Дэвиду Эндрюсу, он все купит. Так будет лучше. Я закусила губу. — Ты не хочешь, чтобы я появлялась в Ньюбери? Рука, бабушки дрогнула, потом вновь потянулась к серебряному кресту. — Не говори глупостей! Прежде чем отправляться в город, пожалуйста, наберись здоровья. Я совсем не хочу, чтобы о тебе пошли сплетни. Все эти месяцы нам тоже было тяжело. Кто мог подумать, что девушка из рода Томасов угодит в сумасшедший дом! Кто знал твою мать… Не дослушав, я повернулась спиной к ней и направилась к двери. — Морин! — послышался голос отца, но я даже не оглянулась, с силой захлопнув дверь. Впрочем, голоса были слышны; и в прихожей. — Мама, ну зачем? Ее не выписали бы, если бы что-нибудь было не в порядке. Унылое бормотание отца прервал резкий ответ бабушки: — Что ты несешь, Реджи? Стоит один раз попасть… И вообще, кто переписывался с врачом, ты или я? Я поднялась в спальню, плотно прикрыла дверь и задумалась. Что толку спорить, если исход спора предрешен заранее. И нечего пенять на свою горькую участь. Самое лучшее, что еще можно сделать, — сесть на стул и составить список, о котором просила бабушка. Признаться, такое решение если не утешило, то уж, во всяком случае, успокоило меня. Машина стояла возле ворот, и Дэйв Эндрюс дожидался меня, сидя на водительском месте. — Сожалею, но мне не разрешили, — коротко сообщила я. Если Дэйв и был разочарован моим заявлением, выражение его лица ничуть не изменилось. — Бабушка опасается, как бы по городу не поползли сплетни. В конце концов, меня считают сумасшедшей… — Я запнулась, заметив, что он смотрит куда-то в сторону. Черт с ним. Обязана я, что ли, отчитываться в чужих поступках! Наплевать, пусть смотрит, куда хочет, и думает, что думает. Я протянула список: — Вот вещи, которые мне нужны. Счет передайте бабушке, она заплатит. Пожалуй, все… Мне пора. Прощайте. — Может быть, я чем-нибудь могу вам помочь, мисс Томас? От неожиданности я не сразу обрела дар речи. — Д-да, — я настороженно вгляделась в его лицо. — Если вас не затруднит, пожалуйста, поговорите с доктором Питерсом. Мне ни за что не разрешат увидеться с ним, даже если понадобится выписать лекарство. Нет-нет, не нужно ничего говорить. Я знаю ее лучше, чем вы. Дэйв удивленно смотрел на меня и молчал. Может быть, он тоже думает, что у меня мания преследования? — Пожалуйста, — прошептала я, — пожалуйста, скажите доктору Питерсу, что мне нужно срочно с ним встретиться. Не знаю, каким образом это произойдет, но мне необходимо его увидеть. Дальнейшая беседа могла вызвать подозрения. Я повернулась и быстро зашагала вдоль песчаной тропинки, уводившей в сад. Лишь оказавшись под сенью деревьев, ветви которых скрывали меня от неосторожных глаз, я остановилась и глубоко вздохнула. Дэвид Эндрюс развернул машину и выехал на шоссе. На какое-то мгновение в боковом зеркальце мелькнула фигура девушки, бегущей через сад, потом она скрылась из виду. Проклятье. С возвращением Морин его спокойное существование угрожала нарушить паутина неведомых интриг. Не минуло и суток с того момента, как он вернулся из города, и вот… Его просят о помощи. Следовало подумать, как лучше связаться с доктором Питерсом. Звонить по телефону было бы крайне неосмотрительно. В Ныобери работали всего две телефонистки — Кора Фогельсон и ее сестра Нетти. День они проводили в сумрачном помещении телефонной станции, а вечера коротали за пересказом подробностей, неосторожно оброненных в разговорах их клиентами. Постепенно город привык, к такому порядку вещей, и все мало-мальски важные дела обсуждались с глазу на глаз. Наилучшим выходом был бы прием у доктора Питерса. Для этого нужно было найти правдоподобный предлог, иначе, чего доброго, по городу тут же поползли бы слухи, что он болен чем-то ужасным и неизлечимым. Дэвид выехал на центральную улицу и затормозил у аптеки. — Добрый день, Бенни. Человек, стоявший за прилавком, приветливо кивнул в ответ: — Привет, Дэйв. Как делишки? — Не так, чтобы очень. Вот, растянул руку. — Что за невезение! Может, сделать спиртовую примочку? — Да нет, я уже пробовал. Не помогает. Придется идти к доку Питерсу. Отсюда можно позвонить? — он поднял трубку. — Алло, Кора? Пожалуйста, соедините меня с доктором Питерсом. Нет-нет, спасибо, ничего серьезного. Он с ухмылкой повернулся к Бенни и подмигнул, прикрыв рукой трубку: — Похоже, моя болезнь ее сильно расстроила. Оба рассмеялись. В трубке раздался серьезный голос доктора Питерса, и Дэйв коротко поведал про свои злоключения: поднимал дверь сарая, соскочившую с петель, и повредил при этом, сухожилие. Доктор внимательно выслушал, подышал в трубку и попросил заехать где-нибудь через полчаса. Что ж, это вполне устраивало Дэвида. Между тем Бенни Потерфильд изучил список, поданный Дэйвом, и выложил вещи на прилавок. — Заколки для волос? — удивился он. — Зачем они миссис Томас? — Не для нее, Бенни. Для внучки. У Бенни заблестели глаза. — Ага, Морин приехала! Не ожидал, что ее так быстро выпустят. По моим подсчетам ей еще жить и жить в психушке. Ну, и как она тебе? — Вполне нормальная, — Дэйв постарался скрыть свое раздражение. — Немудрено. С первого взгляда нипочем не догадаешься, что у человека в голове творится. — Бенни завернул покупки. — Запиши на счет миссис Томас, — сказал Дэйв и потер локоть. — Болит, черт возьми. — Вижу-вижу. Беги-ка быстрей к доктору Питерсу. Прижимая к боку локоть — предположительно поврежденный, Дэйв протянул свободную руку и перехватил сверток. — Долго она не протянет в «Хогенциннене», — задумчиво проговорил Бенни. — После веселой жизни в Нью-Йорке здесь ей будет скучно со стариками. А уж развлекаться она всегда любила — ты понимаешь, о чем я… — он захихикал. — Просто цирк был, когда она в голом виде ходила купаться с Джонсонами, а ведь ей не было и пятнадцати… Дэйв стиснул зубы: — Ну, сейчас она выглядит очень даже пристойно. Только вот вид у нее усталый. — Симпатичная девчонка. Наверное, сильно изменилась после болезни? — добавил Бенни почти сочувственно. — Бог его знает. — Дейв пожал плечами. — Я только вчера ее увидел. «Проклятый городишко, — подумал он, садясь за руль. — Все только и делают, что трогательно заботятся о твоем здоровье, а на деле — злобно шипят и ждут сенсаций, способных всколыхнуть их серую жизнь… Возвращение Морин Томас, похоже, стало для них прямо-таки манной небесной». Больничная приемная была пуста. Слава Богу! Дверь кабинета открыл сам доктор Питерс: — Проходите, мистер Эндрюс, садитесь. Брайан Питерс выглядел моложе своих лет. Его непослушные волосы всегда казались взлохмаченными, а печальные темные глаза, смотревшие на пациентов сквозь толстые стекла очков, сразу же располагали к себе. — Показывайте вашу руку. — Честно сказать, я пришел по другому поводу, док, — Дэйв покачал головой. — Рука была предлогом, иначе сестры Фогельсон тут же все разболтали бы. Главная причина — Морин Томас. Доктор Питерс сел за стол, взял трубку. — Я слышал, вы вчера забрали ее из нью-йоркской клиники. Как она себя чувствует? — Едва ли мое мнение можно считать компетентным. Наверное, ей не стоило так поспешно прерывать лечение. — Почему вы так думаете? — доктор не спеша закурил, откинулся на спинку кресла. — Морин считает, что бабушка не разрешит ей встретиться с вами. — У нее есть для этого основания? — Ну, она говорит, что хорошо знает свою бабушку. Действительно, миссис Томас привыкла, чтобы ее приказы выполнялись беспрекословно. Сегодня она запретила Морин ехать в Ньюбери. — Была какая-то причина? — Здоровье Морин… На самом-то деле миссис Томас не хочет лишних сплетен. Доктор Питерс выпустил облачко дыма и задумался. — Меня многие отговаривали начинать практику в маленьком городке, хотя, по моему мнению, для молодого врача это как раз то, что нужно. Правда, иногда все поворачивается вовсе не так, как хочется — я пока плохо знаю Ньюбери и семейство Томас… Морин не говорила вам, что мечтает стать писательницей? — Нет. Почему вы решили? — Так получилось, что теперь и она — моя пациентка. — Доктор Питерс улыбнулся. — История болезни Морин Томас лежит в ящике моего стола. Вместе с рукописью, которую мне переслали из Нью-Йорка, и пояснениями — убористым почерком на двухстах страницах. По специальности я терапевт, а теперь мне придется стать и психиатром: причем, заниматься своими новыми обязанностями тайно. Не слишком ли многого вы от меня требуете? — Вас больше привлекает возможность остаться в стороне? — Я этого не говорил. Однако лишь после подробного, спокойного разговора с Морин я буду способен понять, смогу ли чем-либо ей помочь. Может быть, вам следует объяснить, чего вы от меня ждете? — Морин нужна помощь. — Дэйв нервно зашагал взад-вперед по комнате. — Если вы согласны, док… — он остановился. — Да, почему бы вам не встретиться с Морин у меня? К моему сараю не забредает ни одна живая душа. Хотя… могут заметить вашу машину. — Я буду не на машине, — сказал доктор Питерс. — Иногда вечерами я выбираюсь на рыбалку. Об этом знает весь Ньюбери. Машину я оставляю у водопада и дальше с удочками иду пешком вдоль берега. Оттуда можно незаметно пройти и к вашей хижине. — Отлично. Какое время вам удобно? — Где-нибудь между шестью и семью вечера. Дэйв кивнул. Доктор Питерс разжег потухшую трубку. — А теперь — ваше алиби, — произнес он с заговорщицкой усмешкой. Дэйв улыбнулся, закатывая рукав. Натянутость в разговоре наконец исчезла. Доктор Питерс деловито наложил повязку. Прощаясь, они ощущали себя подростками, связанными таинственной клятвой. — Будьте осторожны, — предупредил врач. — Если миссис Томас узнает, вы лишитесь места. Дэйв пожал плечами: — Ничего страшного. Найду другую работу. Хуже будет, если она проведает о вас. Вы не боитесь? — Немного, если честно, — голос доктора Питерса был серьезен. — Но когда больной просит о помощи… Он подошел к двери, повернул ручку и быстро добавил, увидев в приемной пациентов: — Ни в коем случае не снимайте повязку до следующего осмотра, мистер Эндрюс. Если боль возобновится, приходите немедленно. — Обязательно. Благодарю, доктор, до свидания! Глава восьмая Как прекрасно было скакать верхом, снова, после такого долгого перерыва! Я держалась в седле так же уверенно, как когда-то в детстве. Запах лошадей действовал успокаивающе, а необходимость время от времени отдавать ей приказы удесятеряла мои силы. Барон бежал рядом и лаял. Было уже далеко за полдень, солнце сдвинулось к горизонту. Стало прохладно, деревья шуршали листвой на влажном мартовском ветру. Я взглянула на часы, одолженные мне Эндрюсом: он не хотел, чтобы я опоздала на встречу с доктором Питерсом. Без двух минут семь. Перед старым сараем я остановилась и едва узнала его — так он преобразился благодаря стараниям Дэйва. Я огляделась. Поблизости никого, дверь закрыта. Я спрыгнула с седла. Все мышцы болели от непривычной нагрузки, слабость была такая, что я боялась упасть. Но все быстро прошло, я привязала лошадь к изгороди и вошла в дом. Меня встретила угрюмая берлога одинокого мужчины. Стол, несколько стульев, настольная лампа, кровать. Разнообразие, если это было разнообразием, вносили две свечи, вставленные в бутылки из-под виски, и карточная колода на столе. Надо было обладать недюжинным запасом нежности, чтобы любить подобное обиталище. Я присела на кровать и закурила. Вскоре послышались приближающиеся шаги, скрипнула дверь, и вошел незнакомый мужчина. — Добрый вечер, — он улыбнулся. — Я и есть тот самый доктор Питерс. Приятно видеть вас, Морин. Он поставил к стене удочки и подошел ближе, протянув для рукопожатия руку. — Я так благодарна, что вы пришли, — прошептала я совсем тихо, словно подчеркивая запретность нашей встречи. — Рад познакомиться. Надеюсь, у нас достаточно времени обсудить все, что вас волнует. — Он произнес эти слова не громко и не тихо — скорее так говорит врач со своим пациентом. — Доктор Джеймсон прислал мне историю вашей болезни с подробными примечаниями. — Да, он говорил об этом. Однако ему ничего не было известно о моих отношениях с бабушкой. Признаться, я и не предполагала, что будет так трудно… Он, протестуя, развел руками. — Доктор Джеймсон как раз сообщает, что она противница любого психотерапевтического вмешательства. Но это не играет роли, — он улыбнулся. — Ведь я не психиатр, а просто врач широкого профиля, и доктор Джеймсон это знает. Так что на квалифицированные консультации, я думаю, рассчитывать не приходится. — Мне все равно необходима ваша помощь, — прошептала я. — Я всего боюсь. Если существует средство от этого страха… — Страха чего? Я на минуту задумалась. — Страх перед домом, боязнь родных… Это признаки паранойи, правда? Он пожал плечами: — Как вы уже знаете, я не специалист. Но если ваш страх имеет цод собой реальную почву… — Она делает все, чтобы убедить меня в неизлечимости моей болезни. Запрещает выезжать в Ньюбери. Не позволяет лечиться… — у меня сорвался голос. — Наверное, вам известно, что она предпочла бы на всю жизнь упрятать меня в сумасшедший дом? Он внимательно посмотрел на меня, кивнул: — Да, доктор Джеймсон писал об этом. — Так, может быть, она права? — взорвалась я. — Может быть, так все и есть на самом деле? Сегодня вечером я забыла погасить свет. А утром… бежала из ванной… в свою комнату, забыв накинуть халат. На этот раз он взглянул на меня с удивлением, и я, не удержавшись, добавила: — Я была совсем голая… Может быть, она права, запрещая мне появляться в Ньюбери. — Я опустила голову. — Иногда я думаю, что в ее запретах больше разумного, чем это кажется на первый взгляд. — Возможно, возможно. Вы не припоминаете давнюю историю с братьями Джонсон? Я вскочила: — Откуда вы знаете? — Успокойтесь. Ни один человек в Ньюбери не знает ничего определенного. Пока я слышал версию самих Джонсонов, в которую почему-то все верят. Я хотел бы услышать эту историю от вас. — Этого не знал даже доктор Джеймсон… Я сама вспомнила все только вчера вечером. Наверное, вид озера за окном оказался недостающим звеном в воспоминаниях. Я начала рассказывать. Сначала сбивчиво, запинаясь. Затем, поощряемая вниманием доктора, все, увереннее. Я чувствовала, как вместе с рассказом с моей души падает тяжелый груз. Когда я закончила, доктор Питерс молча смотрел перед собою. — Вам не было и пятнадцати, когда это случилось. Вы уже имели представление о сексе? — Думаю, да. Во всяком случае, я сразу поняла, о чем идет речь, когда они стали бросать жребий, кому я достанусь. — Кто в первый раз рассказал вам об этих вещах? Родители? — Кажется, нет. Не помню. Может быть, мой брат, Сэм… — я не могла говорить дальше и закрыла лицо руками. — Что с вами? Это как-то связано с вашим братом? Отчаяние прошло так же быстро, как и подступило. Я попыталсь вспомнить. — Не знаю. О Господи! Не знаю… — Не расстраивайтесь. Скоро вы легко вспомните все сами. В самый неожиданный момент… — он медленно поднялся. — Думаю, на сегодня достаточно. Мы уже битый час бередим ваши раны. Дать вам успокоительное? — Нет, спасибо. Хватит того, что прописал доктор Джеймсон. — Я слабо улыбнулась. Питерс неуверенно переминался посреди комнаты. Снял очки и принялся, протирать толстые стекла носовым платком. — Узнав, что вам необходима помощь, я счел своим долгом встретиться с вами. Но боюсь, что мало чем смогу быть полезен. — Нет, что вы! Сама мысль, что я могу на вас рассчитывать, действует лучше любого успокоительного. — Что ж, не все так плохо, как кажется. Думаю, стоит встретиться завтра в это же время. Вы не против? — Даже не знаю, как вас благодарить. К сожалению, мои нынешние средства не позволяют говорить об оплате. Когда я буду в состоянии зарабатывать сама… Он кивнул. — Вот тогда и поговорим об оплате, не раньше. А если вам по какой-либо причине нужно будет увидеться со мной раньше завтрашнего дня, придумайте себе какую-нибудь болезнь. — Например, растяжение? — Я улыбнулась. Мы вместе вышли во двор. В небе уже загорались звезды. Доктор Питерс собрал свои удочки и направился к берегу озера. Я постояла возле сарая, отвязала лошадь и забралась в седло. Получилсоь хуже, чем хотелось бы, но это не огорчило меня. Несмотря на прежние опасения заблудиться, сейчас я ориентировалась вполне уверенно. Каждое дерево, каждая поляна были мне знакомы. Память возвращалась, наполняя мое сердце радостными ощущениями. И тут, к великому огорчению, мне пришло в голову, что я уже не помню лица доктора Питерса. Встреча затянулась дальше, чем я рассчитывала, и я подгоняла свою лошадку. Вечерний коктейль был в «Хогенциннене» чем-то вроде обязательного ритуала, которого бабушка придерживалась очень строго и не терпела опозданий. Вернувшись домой, я поспешила принять душ и переодеться. На теплую ванну времени уже не оставалось. Наскоро убрав волосы, я прихватила сигареты и хотела выбежать из комнаты, когда что-то заставило меня обернуться. В спешке я забыла погасить свет. Второй раз подобную оплошность нельзя было допускать ни в коем случае. Бабушка и отец уже сидели в библиотеке, служившей одновременно столовой, и посмотрели на меня с осуждением. Бабушка, как всегда, смаковала свой шерри. Отец стоял у бара с бокалом в руке. — Коктейль, Морин? — Думаю, будет достаточно щерри, — перебила его бабушка. — С ее здоровьем не следует привыкать к горячительному. — Мартини меня вполне устроит, — словно кто-то другой говорил моим голосом. Впрочем, я уже устала уступать. — Сухой мартини, пожалуйста. Отец растерялся, но бабушка молчала, пораженная моим ответом, и он послушно повернулся к бару. Я прикурила и положила пачку сигарет на столик. Мартини согревал, и я пила его с наслаждением. — На улице жуткий холод… Как хорошо оказаться в тепле в приятном обществе. — Где ты была? — Бабушка недоверчиво наблюдала за мной. — У водопада и дальше — через поле. — Похоже, вместе с памятью ты потеряла и способность ориентироваться, милая Морин, — ее сухие губы дрогнули в язвительной, усмешке. — Я видела, что ты прискакала с другой стороны. Преодолевая растерянность, я возразила: — Я сделала крюк, чтобы осмотреть ферму. Странно, но ложь далась легко. Был ли это признак выздоровления? Или наоборот? Наступила пауза. Совершенную тишину нарушало потрескивание огня в камине. Нам нечего было сказать друг другу, если не считать колких замечаний бабушки. Традиционный вечерний коктейль всегда проходил именно так. Я стояла спиной к камину со стаканом в руке и внезапно будто увидела прямо перед собой женщину в такой же позе, отпивающую маленькими глотками мартини, пожимающую плечами на бабушкины вопросы, бойко отражающую ее выпады, — красивую женщину с крупными, резкими чертами лица, которая годами подавляла свой гнев, скрывала ненависть к свекрови. Я вспомнила это лицо. Налей мне еще? — я протянула отцу пустой стакан. Бабушка хотела что-то возразить, но я с подчеркнутой вежливостью опередила ее: — Я хотела тебя поблагодарить за то, что ты все это время кормила Барона. — Меня просил об этом твой отец, — ответила она сухо. — Терпеть не могу овчарок. Они ненадежны. Но, в отличие от тебя, Морин, я люблю животных и ни за что не стала бы держать большую собаку в тесной квартирке. — Но многие люди в Нью-Йорке заводят собак, — возразила я. — И потом, я его ежедневно подолгу выгуливала. Она пожала плечами и повторила: — Овчарки ненадежны. Я уже предупредила твоего отца: одна задавленная курица — и я велю усыпить пса. Я с силой сдавила бокал, словно желая скомкать, раздавить толстое стекло. Нужно было предвидеть такой поворот. Проявление чувств каралось, и каралось жестоко. «Хогенциннен» не поощрял человеческих слабостей: интриги, коварство — его стихия. Внезапно мне захотелось выбежать, оказаться вдали от неуловимой угрозы, притаившейся под сводами залы. — Морин, ты вся дрожишь! Не простудилась ли ты? — в голосе бабушки слышалась озабоченность. — Н-нет… наверное, второй мартини был лишним. Прошу извинить меня… Я поставила бокал на стол и выбежала из комнаты. К горлу подступила дурнота, я бросилась в ванную. Но тревога оказалась ложной, тошнота отступила. Умывшись холодной водой, я почувствовала себя лучше. Когда я, переодевшись и приведя себя в порядок, спустилась к ужину, бабушка была в библиотеке одна. — Твой отец уже в гостиной, — произнесла она и без всякого перехода добавила: — Я бы на твоем месте не стала больше пить мартини. Предостережение было излишним; я пришла за своими сигаретами. Быстрый взгляд на стол — и я застыла в недоумении. Пачки не было. — Что-нибудь случилось? — Я хотела забрать сигареты… — пробормотала я. — Кажется, я оставила их на столе. Холодные глаза пристально оглядели меня, на губах появилось подобие улыбки: — Ты забирала их. Разве ты не помнишь, Морин? Я смущенно поправила волосы. — Конечно. Я совсем забыла. Вместе с бабушкой, я степенно прошествовала из библиотеки в гостиную. При этом я совершенно отчетливо помнила, что не брала сигареты перед тем, как уйти из комнаты. Или же?.. Я снова начала сомневаться в своих способностях. Возможно, память сыграла очередную шутку со мной — ведь шел только второй день, как я покинула клинику. Хотелось броситься в комнату, перерыть вещи, найти забитую пачку. Усилием воли я сдержала порыв — понурив голову, двинулась следом за бабушкой. — Быстрее, Морин. Ты же знаешь, я не люблю, когда опаздывают к ужину. — Иду, бабушка. Глава девятая Следующее утро принесло новую встречу. Спускаясь вниз, я столкнулась с женщиной, лицо которой, показалось мне неуловимо знакомым. На ней был белый передник, в руках — поднос с завтраком для отца. — Миссис Дэниелс!.. Вы узнаете меня? Ее улыбка была более смущенной, нежели приветливой. Темные глаза глядели с беспокойством. — Я знала вас еще девочкой, мисс Морин. Пока вы не уехали из «Хогенциннена». Тогда вы звали меня просто Сьюзен. — Да-да, прошло столько лет… Пожалуйста, Сьюзен, принесите мне завтрак на террасу. Если вас не затруднит, порежьте к тостам побольше ветчины. Она пожала плечами: — Завтрак готовит Агнес. Дождавшись, пока она скроется в направлении кухни, я бросилась в библиотеку. Ночь прошла в беспокойном полусне. Случай с сигаретами не выходил из головы. Я точно помнила, что оставила их на столике, и никак не могла поверить в обратное. Выдвинув все ящики в столе, я заглянула в старинный книжный шкаф, перебрала книги на полках, тщательно восстановив затем прежний порядок, и наконец совсем пала духом. Почему я так упрямо не хотела верить в свою явную забывчивость? Человек, страдающий амнезией, полной или частичной, вполне может оставить где-нибудь пачку сигарет. Уже собираясь уходить, я случайно взглянула на камин. Огонь не горел, обугленные щепки горкой лежали вокруг большого березового полена. И под этим поленом виднелось что-то зеленое. Железной кочергой я отбросила полено и-разгребла золу. Упаковка почти полностью сгорела, но сохранился клочок картона с ярко-зеленой полосой, которая была на моей пачке. Обуглившиеся остатки сигарет лежали рядом. Я стояла на коленях и тупо смотрела на эту кучку золы. — Мисс Морин! Я выронила из рук кочергу и резко обернулась! В дверях стояла Агнес с ведром и щеткой и испуганно смотрела на меня. — Вы собирались чистить камин? — Нет, я… Продолжать было бессмысленно. Что бы я сейчас ни сказала, Агнес обязательно передаст мои слова бабушке, а та истолкует их как новое доказательство моей ненормальности. Я сама бросила сигареты в огонь и потом целый день их разыскивала. Кому еще пришло бы в голову такое? А может быть, это действительно сделала я сама? Бабушка, конечно, всегда была своенравной и черствой, но она бы ни за что не решилась… А, разве более правдоподобно то, что это сделала я? Ничего не отвечая Агнес, я поднялась с колен и пошла в ванную, чтобы привести себя в порядок. Когда я вышла на террасу, отец сидел за столом. Мой завтрак — ветчина и кофе — нетронутый стоял на подносе. Странно. Сьюзен Даниелс говорила, что завтрак готовит Агнес. Почему же сейчас она вытирала пыль в библиотеке? Чтобы следить за мной? Я ела через силу, аппетит пропал. Отец молча смотрел на меня. — Сигареты нашлись, — зачем-то сказала я. — В камине: почти совсем сгорели. И я абсолютно уверена, что не бросала их в огонь. — Кто же, по-твоему, это сделал? — отец недоверчиво покосился на меня. — Может быть, бабушка? — Значит, новая причуда сумасшедшей, — вздохнула я. Отец с задумчивым видом смаковал свое «молоко». — Не делай из этого трагедию. Даже здоровые люди время от времени совершают поступки, в которые потом им трудно поверить. У тебя повышенная впечатлительность, что поделаешь… Мне хотелось закричать, плеснуть ему в лицо горячий кофе. Но я не сделала этого, с трудом сдержалась и тихо произнесла: — Надеюсь, больше такое не повторится. — Будь терпеливой с бабушкой, — посоветовал отец. — Ей без малого семьдесят лет, а уживаться со старыми людьми бывает нелегко. — Ты всегда находил для нее оправдание. И десять, и пятнадцать лет назад ты говорил то же самое. Она, видите ли, уже старая. Ее раздражает, что у нее такая своенравная невестка. Она нервничает, потому что сын на фронте… — Разве это неправда? Сибил действительно никогда не ладила с ней, я и впрямь когда-то был на фронте… — Ты же вернулся с войны, папа. Целым и невредимым. Мы жили в Бостоне вчетвером, вместе с Сэмом. Мы были счастливы… У тебя было собственное дело… — Которое перестало приносить доход. — Это не причина, чтобы сдаваться. Бабушка решила за тебя, что для нас будет лучше переехать в «Хогенциннен». — Здесь было легче жить… — Легче? Но что эта легкость принесла тебе, отец? Сначала ты потерял жену, потом сына, и наконец… — Не говори так, Морин. Дочь я не потерял. Он схватил меня за руку. Его пальцы были холодными и влажными, как у огромной лягушки. Подавляя отвращение, я сдержала желание немедленно отстраниться. — Она много сделала для нас, Морин. Не следует забывать об этом. Сэм получил прекрасное образование в лучшем колледже. А «Хогенциннен» стал для нас родным домом! Может быть, не таким, о каком мечтала твоя мать, но… Я не мог предложить ей ничего другого, — он вздохнул, сморщившись, словно от боли. — Я не оправдал ее надежд, Морин. Слава Богу, наконец-то он выпустил мою руку. Теперь я могла встать и уйти, не обидев его. — Не переживай так. Все это было давно и не имеет теперь никакого значения. — Я встала. — Пойду, хочу поездить верхом. Он с усилием кивнул: — Прогулка на свежем воздухе — это то, что нужно. Весной здесь особенно красиво. — Я еду в Ньюбери. Нельзя забывать о прошлом. И, пожалуйста, не говори; что бабушка запретила мне появляться там. Я все прекрасно помню. Глава десятая Ветерок приятно овевал лицо. Пришпорив лошадь, я скакала вдоль зеленых полей, наслаждаясь счастьем и свободой. Сзади донесся отрывистый лай Барона, заставивший меня натянуть поводья. Увы, псу было нелегко тягаться в беге с лошадью. Показались первые дома: мы были на главной улице Ньюбери. Проезжая мимо церквушки, я на мгновение почувствовала сильное желание войти внутрь, насладиться прохладной тишиной. В детстве я любила бывать здесь, отдыхая от душной атмосферы «Хогенциннена». К сожалению, поблизости не нашлось места, где можно было бы привязать лошадь, и мы миновали церковь, не замедляя шага. Барон бежал за нами. Не поворачивая головы, я видела перед собой только холку лошади, стараясь не обращать внимания на людей, останавливавшихся на тротуарах и глазевших мне вслед. Нервы были напряжены до предела: казалось, что я слышу за спиной злорадное шипение. «ОЛЛИ СОНДЕРСОН — ПОДКОВЫ, СЕНО И КОРМ» Заметив издали вывеску, я, не раздумывая, остановилась и спешилась. Под соломенным навесом мирно стояло с десяток лошадей, терпко пахло конским потом и сеном. Подбежавший Сондерсон взял у меня из рук поводья. — Добрый день, мистер Сондерсон. Можно мне ненадолго оставить у вас лошадь? Я собиралась пройтись по городу пешком. — Ну конечно, Морин, конечно. Она, кажется, немножко вспотела. Сначала я проведу ее по кругу, а уж потом поставлю в стойло. Вы заплатите сейчас или записать на счет миссис Томас? — Ой, я забыла, — пробормотала я смущенно. — Всюду нужны деньги, деньги… — Ну какие же это деньги, Морин. Десять центов это не сотня долларов! Ладно, чего уж там, ставьте так. — Нет-нет, я обязательно заплачу. Но только в следующий раз. А сейчас… — я покраснела, не найдя никакого объяснения. Жгучий стыд заставил меня опустить голову. Не иметь с собой жалких десяти центов? Лошадь, словно почувствовав мою нерешительность, сама прошла во двор и направилась к бочке с водой. — На вашем месте я бы не позволял ей много пить, Морин, — послышался за спиной голос Сондерсона. — Она еще не остыла после бега. Я обернулась. Владелец конюшни стоял у ворот в ковбойской позе и жевал потухшую сигару. — Позвольте мне самой решать, что делать, мистер Сондерсон, — ответ прозвучал резче, чем я хотела. — Конечно, конечно. Не буду навязываться с советами. Кстати, ваша собака так хороша! Уже наслышан, что в усадьбе миссис Томас теперь есть настоящая полицейская овчарка. Он двинулся с места, направляясь к Барону. Тому это явно не понравилось. Пес резво вскочил и тихо зарычал. — Не трогайте его, — громко сказала я. — Барон не любит незнакомых людей. — О, я умею обращаться с животными, Морин. Не волнуйтесь. Ну, песик, ты же у нас хороший малый. Дай я только посмотрю на тебя. Барон ощетинился, зарычал громче, обнажив белоснежные клыки. Сондерсон отшатнулся в испуге. Я сама удивилась, с какой скоростью вскочила в седло. — Барон, ко мне! — крикнула я, выезжая на улицу. Барон бросился следом, мгновенно забыв про Сондерсона. Не вернусь ни за что, уныло пронеслось в голове. Бог ведает, какие небылицы будет теперь рассказывать Сондерсон обо мне и моей собаке! Отъехав на приличное расстояние, я оглянулась. Ну конечно, прохожие глазели на меня, некоторые перешептывались. Я заставляла себя улыбаться, кому-то кивала, но лишь немногие смущенно отвечали на приветствие. Остальные отводили глаза. Для них я была сумасшедшей… На холме, с вершины которого Ньюбери был виден как на ладони, я спешилась и присела на поваленное дерево. Лошадь принялась мирно щипать траву, Барон улегся у моих ног. Далеко на колокольне зазвонили колокола. Словно в тумане я видела перед собой бабушку — неестественно прямую, с ничего не выражающим лицом, восседавшую на церковной скамье. Рядом с ней — отец, уставившийся широко раскрытыми глазами в пустоту. И мать, закрывшая лицо руками в черных перчатках. Раскрытый гроб… Потом я увидела себя — застывшую, без слез, дрожащую всем телом. В отчаянии я прислушивалась к словам пастора, который говорил о неисповедимом Божьем помысле, повелевавшем жизнью и смертью. На этот раз — смертью. Смертью моего брата Сэма. Я заплакала, бросилась на землю, лицом во влажную траву. Сдержать рыдания было невозможно. Рядом тихо скулил Барон. Не знаю, сколько времени я так пролежала. В чувство меня привел Барон, влажным языком лизавший лицо. Слезы высохли, отчаяние сменилось странным, беспричинным спокойствием. Неожиданно я почувствовала, что проголодалась. Может быть, есть хотелось уже давно, но только сейчас я это осознала? Часы Дэвида Эндрюса показывали начало второго. К обеду в «Хогенциннене» я опоздала. Бабушка рассердится, скандал неизбежен. Но мне было уже все равно. Машинально посмотрев вниз, я заметила многоэтажное здание, окруженное несколькими приземистыми коттеджами. «У Пита. Бар и мотель» — вспомнилась неоновая реклама, которую мы с Эндрюсом видели при въезде в город. Тогда это было лишь смутным воспоминанием. Теперь же я вспомнила, что Питом звали хозяина бара; с ним работала его жена — Мэри. Когда-то я дружила с ними, и они были рады мне. Что ж, не все было так плохо, как казалось. По крайней мере, нашлось такое место в Ньюбери, где меня могут накормить в кредит! На парковке перед мотелем стояло несколько грузовиков. Все верно: у Пита и Мэри обедали шоферы, проезжавшие через город. Воспоминания возвращались, ясные и отчетливые, словно никогда не стирались. С минуту я раздумывала, затем решительно толкнула дверь и вошла. Барон проскользнул следом. Я осмотрелась; помещение выглядело свеже отремонтированным. За стойкой бара стояла Мэри, ничуть не изменившаяся за эти годы. Она с улыбкой протянула мне руку. Рукопожатие было крепким и искренним. — Рада видеть тебя, Морин. Выпьем что-нибудь за встречу? Заведение платит, — она рассмеялась. — Конечно, Мэри, — ответила я, — но неплохо бы сначала что-нибудь съесть. Сэндвич, двойной. Терпеть не могу виски на голодный желудок. — Я уселась верхом на высокий табурет. — Ты даже не представляешь, как приятно тебя видеть. Подошел Пит, принес порцию ветчины, сыр, плеснул в рюмку виски, добавил кусок льда. Мир вокруг медленно окрашивался в розовый свет. Пододвинув стул, Мэри села за стойкой напротив. — Слава Богу, самое плохое позади. Как ты жила все эти годы в Нью-Йорке, Морин? — Что сказать… У меня, конечно, остались провалы в памяти, но одно я помню точно: когда меня привезли в клинику, я была нищей. К сожалению, с тех пор в моем положении мало что изменилось, — я попыталась усмехнуться. — Да, неприятно, — Мэри сочувственно вздохнула. — Бабушка все еще командует в замке? Я кивнула. — Как и раньше. Мечтаю убраться подальше с ее глаз, как только стану более или менее самостоятельной. Жадно проглатывая куски, я быстро расправилась с сэндвичем, отпила виски, которое налил Пит, и мне сразу стало легче. Щеки запылали, по всему телу разлилось тепло. Мыслей почти не было, лишь ощущение безмерного счастья переполняло меня. Из безмятежного созерцания меня вывел тихий шепот Мэри: — Знаешь, я еще никому не говорила… Даже Пит ничего не знает. Я, кажется, серьезно больна. Придется лечь в больницу на операцию… Я подняла глаза и только сейчас заметила восковой оттенок кожи, плотно обтянутые скулы. Какой она была несколько лет назад? Да, нет сомнений, она очень изменилась. Следовало сразу спросить о ее самочувствии, но я отвлеклась, обрадовавшись встрече. — Когда меня положат на операцию, Питу будет трудно управляться по хозяйству. Нанять человека в городе сложно, так что если решишь уйти из «Хогенциннена», можешь рассчитывать на место. Вместо меня. Заработок, конечно, не слишком большой, но питание бесплатное. Жить можно в любом домике, который пустует. Я недоверчиво взглянула на нее: — Ты серьезно? Я просто в восторге, но… Что скажет бабушка? Да и весь Ньюбери? Мэри, смеясь, пододвинула мне тарелку с сэндвичами. — Пусть твоя бабушка болтает сколько угодно, да и весь Ньюбери вместе с ней. Наверное, мы с Питом здесь единственные, кто не зависит от миссис Томас. В основном, у нас останавливаются водители грузовиков, а если кто из жителей города и забредет сюда, то это бывает очень редко. Мы вполне можем обойтись без местных. Долгов нет, а заведение хоть и невелико, дает нам все необходимое. Подумай над моим предложением, Морин. Слова Мэри поразили меня, и я в первый момент даже не нашлась что ответить, а когда наконец собралась с мыслями, за спиной раздался грубый мужской голос: — Ага, возвращение блудной дочери! На этот раз я узнала голос моментально. Даже не оборачиваясь, можно было сказать, что это Джордж, старший из братьев Джонсон. — Морин во всей своей красе, — добавил его брат Бад. — Высший класс, как всегда! И сидит на своем любимом месте. — Оставьте свои приветствия при себе, — недовольно сказал Пит. — Что вам здесь надо? Джонсоны подошли к стойке, загремели стульями, усаживаясь по обе стороны от меня. До боли стиснув пальцы, я заставила себя не поворачивать голову, не смотреть на них. — Три виски, — заказал Джордж, — Морин пьет с нами. Отметим возвращение. — Может быть, пересядете на другой конец стойки или за столик? — вмешалась Мэри. — Нам с Морин нужно кое о чем поговорить. — Брось, Мэри. Мы просто хотим с ней поздороваться. Эй, Морин, ты даже не сказала нам: «Добрый день». — Не желаю с вами разговаривать, — отрезала я, стараясь говорить спокойно. — Пересядьте и оставьте меня в покое! — Так-так, вот как ты разговариваешь со старыми друзьями? — спросил Бад. — А мы-то обрадовались, что ты опять с нами. С тех пор, как ты удрала отсюда, в городе мало что изменилось. — Он недовольно посмотрел на рюмки, которые поставил перед ним Пит. — Мы же заказывали и третью, для Морин. — Я не просила об этом, — возразила я. — Того виски, что у меня есть, вполне достаточно. — Она сама себе закажет, если захочет, — пришла мне на помощь Мэри. — Ты слышал, она хочет, чтобы вы ее оставили в покое, — добавил Пит. — Я смотрю, у тебя и собака есть, — не обращая внимания на его слова, ухмыльнулся Бад Джонсон. — Сондерсон рассказывает, что она его чуть не разорвала на куски, хотя бедняга собирался всего-навсего погладить ее. — Ложь! — крикнула я. — Не дергайся, лапуля… — Психушка редко кому идет на пользу, — засмеялся Джордж, — особенно молодым девушкам! Ничего, такая ты даже лучше — горячая, как необъезженная кобылица. Морин, ты просто душка! — с этими словами он обнял меня за плечи и притянул к себе. Не раздумывая долго, я выплеснула ему в лицо остатки виски и, что было сил, толкнула. Джордж рухнул со стула. Из угла темной массой выкатился Барон. Послышалось угрожающее рычание. — Барон! — закричала я. — Барон, на место! Стой! — и, спрыгнув со стула, схватила его за ошейник. Пес послушался, но продолжал тихо рычать, не желая отходить от меня. Джордж, пошатываясь, поднялся с пола. — Ты еще пожалеешь об этом, Морин! — В его глазах вспыхнули зловещие искорки. — Убирайтесь оба, — коротко приказал Пит. — Мой бар не место для потасовок. Платите за выпивку и проваливайте. — Нет, ты послушай, чего ты дергаешься? — противно ухмыльнулся Бад. — Уйдем, когда захотим, приятель. Джордж попробовал снова усесться на табурет, однако крепко подумав, решил повременить, когда увидел угрюмые лица двух водителей, встающих из-за столика у окна. Мужчины подошли к стойке и смерили мрачными взглядами обоих братьев. Один из них выразительно поскреб пятерней подбородок. — Не слышали, что вам сказано? — спросил Пит. — Пошли, Джордж, не будем с ними связываться, — Бад с раздражением нашарил в кармане скомканную купюру, швырнул на стойку и с ненавистью посмотрел на меня. — Полоумная! Мы всем расскажем, чему ты учишь свою собаку. Порядочным людям в бар зайти нельзя. Свинство! Он вразвалку вышел, Бад следом. Шоферы молча вернулись за свой столик. — И больше, пожалуйста, не заходите! — крикнула вслед Мэри. Дверь с треском захлопнулась. Все рассмеялись, но мне было не до шуток. — Надо было видеть его физиономию, когда ты плеснула в него виски, — с довольной усмешкой сказала Мэри. — Пусть оставят тебя в покое, не то… Вскочив со стула, я бросилась в туалет; почти ничего не различая, добралась до кабинки. Меня тошнило, мир словно палуба корабля шатался, ускользал из-под ног. Потом я долго стояла перед умывальником, слушала, как льется вода, и плакала от бессильной злости. Тихо вошла Мэри: — Все в порядке? — Да, спасибо, — я вытерла слезы. — Извини, что так получилось… Эти ублюдки вели себя точно так же, когда я была ребенком. Ничего не изменилось… — Не принимай это близко к сердцу, — она ласково обняла меня. В памяти мелькнули ее слова о больнице и предстоящей операции. Бог мой, я даже не поинтересовалась, что с ней. Однако поговорить с Мэри в тот день так и не удалось. Когда мы вернулись в зал, возле стойки сидел Дэвид Эндрюс. Барон лежал у его ног, печально положив морду на вытянутые передние лапы. — Думаю, вы зашли сюда не случайно? — Меня послала миссис Томас. — Взять меня под стражу и доставить домой? — Мне поручили не оставлять вас одну. — С каких это пор вы взялись за работу охранника? — Мне не хотелось бы, чтобы вы думали обо мне плохо. Поверьте, я не желаю вам зла. — Он нахмурился. — Вам же нужны друзья, а в этом городе найти их очень не просто. — Простите, Дейв. Я сама не знаю, что говорю. — Я все понимаю, Морин. Мэри принесла две чашки кофе, однако Дэйв отказался, отдав предпочтение кружке пива. Некоторое время все хранили полное молчание. — Проклятый выводок, — Дэйв угрюмо пристукнул кулаком по столу. — К сожалению, остальные не лучше. — Слава Богу, мы выгнали их. — К добру ли? Теперь они разнесут по всему городу, как в баре на них спустили собаку. — Естественно! И каждый в Ньюбери, от малого до старого, этому легко поверит, — я допила горячий крепкий кофе, закурила и почувствовала себя гораздо лучше. — А что слышно о Сондерсоне? Тоже, наверное, испуган свирепым псом? Дэйв мрачно кивнул: — Да, уже позвонил и пожаловался миссис Томас. Все было предельно ясно. В «Хогенциннене», должно быть, вовсю трезвонит телефон, и обсасывается история с Джонсонами. Мне не хотелось думать, что будет дальше. — Что теперь? — спросила я. Дэйв улыбнулся: — Я заезжал к доктору Питерсу, чтобы сменить повязку. — Он с вами разговаривал? — Больше о погоде. О вас сейчас судачит весь Ньюбери. Кому-нибудь может прийти в голову следить за вами. Например, Джонсонам. — Признаться, я рассчитывала сегодня же увидеться с доктором Питерсом, рассказать ему все. Но вы правы, Дейв, нужно быть осторожнее. А который сейчас час? — Не знаю. Конечно, ведь часы Дэйва были у меня на руке, — Простите, я забыла вернуть вам часы. — Оставьте пока у себя. Я прекрасно обхожусь без точного времени. — Он показал на ходики над камином. — Четверть пятого. Думаю, самое время вернуться в «Хогенциннен». — Я не могу, — прошептала я. — Если я это сделаю, меня окончательно сломают. Они только и мечтают об этом… — Я еле сдержалась, чтобы не разрыдаться, и дрожащим голосом продолжала: — Она снова запрет меня на замок. И сделает все, чтобы я не смогла вырваться. Врачи говорят, что этот страх — плод моего больного воображения. Пусть так… я ничего не могу… Вы же видите, она всегда одерживает верх надо мной. — Может быть, и так. Но виноваты в этом вы сами. — Я?.. — Конечно. Есть старая пословица: стоит позволить вытирать о себя ноги, и с тобой начнут обращаться, как с половой тряпкой. До сих пор я либо уступала, либо пыталась бежать от опасности. Возможность сопротивляться… Обстоятельства подталкивали меня к сопротивлению. Но как? И выход ли это? Неужели мне всегда! суждено оставаться в проигрыше? Глава одиннадцатая Библиотека встретила меня мертвенной тишиной. Бабушка в молчании поглаживала свой крестик; поворачиваясь, он с едва уловимым звоном ударялся о серебряную цепочку. — Добрый вечер. — Как я ни пыталась, мой голос отказывался произнести эти слова весело и непринужденно. — Добрый вечер, Морин… — отец закашлялся и поднялся со своего стула. — Мартини? Его шаркающие шаги гулко отдавались под каменным сводом. — По-моему, на сегодня уже достаточно, — прервала молчание бабушка. — Пообедать наша девочка может забыть, зато едва ли забудет о горячительном. — И о сэндвичах, — добавила я. — Не нужно ничего преувеличивать. Виски с содовой и льдом, пожалуйста, — я повернулась к отцу. — Ты испытываешь мое терпение, — произнесла бабушка негромко. — Не забывай, Морин, это мой дом, и ты здесь в гостях. — Но при этом я твоя внучка. И все-таки спасибо за гостеприимство. — Не дерзи, тебе это не поможет. Разве я не достаточно ясно запретила тебе появляться в Ньюбери? Ты вела себя, как полоумная у Сондерсона: спустила Барона. Напилась и подралась с Джонсонами. С собакой пора разобраться! — Но, мама, — перебил ее отец, протягивая мне виски, — я уверен, что ты преувеличиваешь. Ты же знаешь Ньюбери! Там верят любой глупой сплетне. А что касается Барона, Морин его хорошо выдрессировала. — Ты хочешь и мне заморочить голову? Отец вздохнул и молча опустился на диван. — Спасибо, папа, — я сделала большой глоток. — Спасибо за то, что ты еще пытаешься мне помочь. Хоть это и бессмысленно. — Не говори так, Морин. Давай все обсудим спокойно. Конечно, мы волновались за тебя, когда узнали, что там произошло. А теперь хорошо бы услышать и твои объяснения. — Не будем терять времени даром, папа. Миссис Томас все равно не поверит ни одному моему слову. — Я запрещаю тебе разговаривать со мной в таком тоне! — Бабушка поднялась с кресла. — Ты больна, в этом нет никакого сомнения. Все, что ты делала после приезда, убеждает меня в этом. И для меня вовсе не неожиданность… — Мама, я прошу тебя. — Перестань защищать ее, Реджинальд. Ее уже ничего не спасет, — она повернулась лицом к двери. — Больным нужно уступать, им нельзя волноваться. Так говорят врачи, правда, Морин? Хорошо, я не буду раздражать тебя своим присутствием. Велю принести себе ужин в комнату. А ты тем временем попробуй привести ее в чувство, Реджи. Если ты еще достаточно трезв… — с этими словами она вышла. — Скатертью дорожка, — я посмотрела ей вслед и, неожиданно для себя самой громко рассмеявшись, подняла стакан: — Выпей за мое здоровье, папа. За здоровье своей душевнобольной дочери! — Не надо так, Морин. Ты изводишь себя. После болезни должно пройти какое-то время… — он нетвердыми шагами приблизился ко мне и неуклюже с нежностью погладил по голове. — Что же на самом деле произошло в Ньюбери? — Олли Сондерсон начал дразнить Барона… Я предупреждала его. Больше ничего не было. Я сразу же уехала, все равно у меня не было денег, чтобы заплатить за место для лошади. А что касается Джонсонов — они напросились на неприятности. Если бы не Барон, их поколотили бы шоферы. Неужели ты поверил в эту глупую сплетню? Впрочем, ты всегда был на стороне своей матери! Только мама мне тогда поверила… только она и… Сэм. Отец смущенно опустил голову. — Не нужно ворошить прошлое, Морин, — устало проговорил он. — В настоящем тоже хватает проблем. Ты все-таки вывела бабушку из себя. Зачем? — Конечно, узница должна сносить все безропотно и повиноваться, — я отпила из стакана и закрыла глаза. — А если пытается постоять за себя, ее безжалостно наказывают. — О наказании не было речи. Я посмотрела ему прямо в лицо: — Неужели, папа? Разве она не угрожала усыпить Барона? — Это в сердцах. Я отговорю ее. — Можно подумать, она тебя послушает! Он сгорбился еще больше — дряхлый старик, более слабый и немощный, чем его собственная мать. Мне стало жаль его. — Даже если она оставит в покое Барона, мне все равно рано или поздно придется ответить за свое неповиновение. В «Хогенциннене» никому ничего не прощают. Моя мать — где она теперь, интересно? — до сих пор расплачивается за свое недостаточное почтение к бабушке. Только Сэму удалось избавиться от всего этого — он нашел единственно возможный выход. Когда-то и я думала, что смогу убежать отсюда. Куда меня привела эта дорога? В сумасшедший дом. А теперь я здесь снова в ловушке, — я встала и подошла к бару. — Как насчет еще одной порции? Странно, я, кажется, никогда не забывала как готовить мартини! Достав бутылку джина, я нарезала лимон и выловила пару оливок. — Было время, когда мы с тобой могли говорить обо всем откровенно, папа. Но это было так давно… Или нет? Можно мне задать тебе один не слишком легкий вопрос? — Он вздохнул. — Знаешь ты, где сейчас мама? Она пыталась связаться с тобой после отъезда? Могу я признаться тебе, как меня беспокоит эта история с сигаретами? Я точно знаю, что не бросала пачку в огонь. Это сделала она. Мои слова, я знаю, кажутся тебе кощунственными. Но это дело ее рук, она хочет запутать меня, убедить в том, что я больна. И это ей удастся, слышишь, удастся! Ей всегда удавалось все, что она задумывала… Отец заплакал. Он плакал беззвучно, просто по щекам катились слезы. Потом отец достал скомканный платок. — Ты думаешь, мы больше никогда не сможем говорить друг с другом откровенно? — тихо сказал он. — Прости… — Между нами стоит слишком многое, папа. Память о маме и… о Сэме. Бокал, который ты сейчас держишь в руке. И она! Власть, которую она имеет над всеми нами. В Бостоне, вчетвером, мы были так счастливы, и ты был гораздо ближе мне. Даже когда ты был на фронте, все равно ты был несравнимо ближе, чем теперь. Я читала твои письма… — Ты слишком возбуждена, Морин, — сказал отец. — У тебя был тяжелый день. Много событий… после всего, что тебе пришлось пережить… Он неуверенно взял меня за руку. — И не забывай, что бабушка очень много для тебя сделала. У тебя есть крыша над головой, ты в полной безопасности. Многие не имеют и этого… Его прикосновение неожиданно стало мне неприятно! Я резко отдернула руку. Отец со вздохом отвернулся: — Она права. Сегодня ты, скажем так, немного, взвинчена. Не беспокойся, может быть, это просто усталость. Ты не готова к таким переживаниям, тебе нужен покой… — Прежде чем продолжить, он отхлебнул ив бокала. — В первую очередь покой. И сон. Почему бы тебе не лечь сегодня пораньше? Я попрошу Агнес принести ужин наверх. Он прав, промелькнуло у меня в голове, это все бесконечная усталость. Я коснулась кончиками пальцев его локтя в знак примирения и, не сказав больше ни слова, вышла. С трудом поднимаясь по лестнице, я чувствовала, как тяжело даются мне движения. Пальцы бессильно цеплялись за перила, ноги едва слушались — такой изможденной я не ощущала себя никогда. Совершенно не помню, как добралась до комнаты. Открыла дверь, зажгла свет и в этот момент услышала крик. Кричала женщина — высоко, пронзительно. Звук доносился словно издалека, и я не сразу поняла, что слышу свой собственный крик. Глава двенадцатая Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем я наконец осознала, где нахожусь: выцветшие обои моей комнаты, край деревянной спинки кровати… Люстра, так походившая на больничный плафон, была не выключена: яркий свет нестерпимо резал глаза. Зажмурившись, я медленно повернулась набок. В ушах продолжал жить отчаянный крик, выплеснувшийся из меня на пороге. Когда это было? Испуганные лица бабушки, отца, заглядывающие в двери. Отец пытается успокоить меня, поддерживает под локоть. И голос бабушки: «Надо вызвать врача». Ключ, вытащенный из замка и вставленный снаружи. Хлопок двери, режущий звук поворачиваемого ключа — и тишина. Я повернула голову. В глаза бросились пустой стол и комод с выдвинутыми до отказа ящиками. Дверца платяного шкафа была распахнута, полки пусты. В углу стоял закрытый чемодан. Рядом — аккуратно сдвинутые вместе саквояж и дамская сумка. Зачем ей понадобилось укладывать мои вещи? Почему мне не сказала об этом ни слова? Простое устрашение? Если так, цель была достигнута. При воспоминании о пережитом меня бросило в дрожь. В коридоре раздались голоса, дверь открылась. Вошел доктор Питерс в сопровождении бабушки и отца. Он подошел к постели и положил руку мне на лоб. Ладонь была прохладной, ее прикосновение действовало успокаивающе. — Меня зовут Питерс, — сказал он приветливым тоном. — Ваша бабушка говорит, что вы неважно себя чувствуете. Я лежала, вытянувшись, и молча смотрела на него. — Это еще мягко сказано, доктор, — язвительно вставила бабушка. — Слышали бы вы ее крики! Доктор Питерс придвинул стул и подсел к моему изголовью. — Вас что-то напугало? Я кивнула. — Что же? — Когда я вошла в комнату, все мои вещи были собраны. Посмотрите, в шкафу пусто, все уложено в чемодан. — Ну, полно, Морин, — вмешалась бабушка. — Ты же сама собрала вещи, как только вернулась из Ньюбери. Неужели забыла? Я заходила в комнату, ты даже не обратила на меня внимание. Я молча уставилась на нее. — Ты мне об этом ничего не сказала, мама, — пробормотал отец. — На сегодня и так достаточно неприятностей. К тому же я не хотела без причины волновать Морин. Какой смысл спрашивать, если у человека… — она продолжала говорить, но я уже не слушала. Значит, вот как все было. Как тот случай с сигаретами, как… Пальцы сами сжались в кулаки. Я почувствовала непреодолимое желание вскочить, наброситься на нее, сорвать крест, схватить за горло… И тут же сообразила, что именно на такой исход она и рассчитывала. Закусив губу, я откинулась на подушку. — Вы помните, как собирали вещи, мисс Томас? — послышался бесстрастный голос врача. — Нет… Не помню. — Боже! Видимо, такое никогда не излечивается, — картинно вздохнула бабушка. Доктор Питерс нетерпеливым взмахом руки остановил ее, осторожно коснулся моего плеча. — Если это были не вы, то кто, по-вашему, мог собрать вещи? — Какое это имеет значение? — я устало закрыла глаза. — Почему бы сразу не перейти к делу? К действительной причине вашего приезда… — И в чем же она заключается? Ни его взгляд, ни жесты не выдавали, о чем он думает на самом деле. Он не верил мне, разумеется… Почему он должен был верить? — В том, чтобы меня снова отправить в психиатрическую клинику. — Чепуха! Я могла бы это сделать, не приглашая тебя в свой дом. — Ты поступила иначе, потому что отец был против. Теперь тебе легче навсегда избавиться от меня. Какой благородный жест: дать больной внучке шанс пожить в нормальной обстановке, а потом доказать, что она еще недостаточно здорова. Просто и надежно. Хотя, может быть, это всего-навсего плод больного воображения, паранойя… — Не ставьте, пожалуйста, себе диагноз, — сказал доктор Питерс с неожиданной строгостью, — У вас есть успокоительное? Отец выдвинул ящик стола. Пусто. — Может быть, в сумочке? — предположила я неуверенно. Мне подали сумку, однако там тоже ничего не было. — Ты не могла случайно сунуть их в чемодан? — ласково осведомилась бабушка. — Может быть, мне поискать? — Но ты же точно знаешь, где они. Что ты с ними сделала? Спустила в унитаз? Ее зрачки сузились, как у кошки; высохшая рука с силой сжала серебряный крест. Да, на этот раз она одержала верх, но какой ценой! Теперь я знаю, что происходит, и была полна решимости противостоять ей. Мне больше нечего было терять. В «Хогенциннене», я не останусь. Все равно, куда меня отправят, только бы не оставаться рядом с ней! — Вот, возьмите, — доктор Питерс вынул из кармана коробочку, вытряхнул на ладонь две розовые таблетки. Отец подал стакан воды. — Что дальше? — спросила я, послушно проглотив лекарство. — Вызов «Скорой помощи»? Твои желания исполняются, бабушка, можешь быть довольна. — Ее нескрываемое злорадство начинало забавлять меня. — Представь, что будут говорить в Ньюбери, когда по улицам с воем сирены пронесется машина с красным крестом? — Увы, ее не следовало забирать из клиники, — бабушка нервно облизала сухие губы. — Думаю, вы согласитесь со мной, доктор. После всего, о чем я вам рассказывала, ее нельзя оставлять в доме. Доктор Питерс поднялся, положил на стол коробочку с таблетками: — По две каждые восемь часов, если вам будет нужно, мисс Томас. — Он повернулся к бабушке: — Должен предупредить вас, что я не имею права предписывать вашей внучке какие-либо радикальные средства. Завтра я загляну к вам снова и поговорю с ней в спокойной обстановке. Желательно наедине. Уже стоя в дверях, он добавил: — Постарайтесь заснуть, мисс Томас. Спокойной ночи. Комната опустела. Смолкли шаги в коридоре, послышался звук открываемой входной двери. Тихие голоса, хлопок дверцы автомашины и удаляющийся гул двигателя. Я тупо смотрела на аккуратно уложенные вещи. Этот раунд снова был не в мою пользу. Внезапно меня охватил страх. Я боялась уже не бабушку — боялась быть несправедливой к ней. Навязчивая мысль о том, что она желает спровадить меня в сумасшедший дом, вполне могла оказаться симптомом мании преследования. С врачами тяжело спорить. Кто знает, не было ли мое состояние еще хуже, чем я предполагала? Доктор Питерс не был застрахован от ошибок. Кто же собрал мои вещи? Разве теперь возможно сказать это с уверенностью? Я могла собрать их и забыть об этом. Возможно, и сигареты я сама бросила в огонь. Во всем была виновата я! Дверь в комнату тихо приоткрылась и тут же захлопнулась, стоило мне приподняться. Отчетливо щелкнул, поворачиваясь, ключ. Я спрыгнула с кровати и забарабанила в дверь кулаками: — Выпусти меня! Мне нужно в ванную! Выпусти! Ответа не было. Я начала всхлипывать. — Выпусти меня. Пожалуйста. Ну, пожалуйста… Прошло полминуты, показавшиеся мне вечностью, прежде чем послышался голос бабушки: — Я поставила в шкаф ночной горшок, Морин. Спокойной ночи. Глава тринадцатая Когда доктор Питерс вернулся из «Хогенциннена», в приемной уже дожидались пять человек. Только в начале восьмого он закончил прием и поднялся на кухню приготовить нехитрый ужин. Звонок в дверь оторвал его от этого занятия. Поздним посетителем оказался шериф Фостер; медвежьего склада человек, изнывавший от скуки в своем офисе. Теперь его полное лицо раскраснелось, в движениях сквозила необычайная деловитость. — Добрый вечер, док. Признаться, мне было бы больше по душе заглянуть к вам на огонек… Но дела есть дела. Наверное, вы и сами догадываетесь, с чем я пришел? — Могу держать пари, что это каким-то образом касается мисс Томас. — Доктор Питерс достал из холодильника пару бутылок пива. — О ней сейчас болтает весь Ньюбери. Шериф неуклюже прихватил откупоренную бутылку, сделал щедрый глоток и утвердительно мотнул головой. — У девчонки не все в порядке с башкой; оно и не мудрено: столько времени провести в психушке. — Ее выписали с положительным диагнозом. — Знаю, знаю. Ничего удивительного, врачи тоже могут ошибаться. Лучше послушайте, что рассказывают люди. В Ньюбери все от страха понаделали в штаны. Представьте только, девица скачет на лошади, не разбирая, кто попадется на пути, да еще и натравливает на всех, кто косо посмотрит, злющую собаку! — Глупости! Вы же знаете Ньюбери. Город только тем и живет, что выдумывает самые невероятные сплетни. — Может быть, и так, но жители города выбрали меня на эту должность, и я обязан защищать их, док. Бог с ней, с девицей, неужели, вам жаль какого-то бешеного пса? — Я видел его. Не могу подтвердить, что он бешеный. Очень послушное животное. — А-а, и черт с ним! — Шериф вытащил из кармана трубку и принялся набивать ее. — Миссис Томас поручила заняться псом Дэйву Эндрюсу, и, если он прикончит его, мне незачем вмешиваться. Будет лучше, если я услышу от вас, как обстоят дела на самом деле, — он внимательно посмотрел на Питерса. — В городе считают, что опасен не только пес, но и сама девушка. Краткий пересказ истории болезни не отнял много времени. Когда Питерс закончил, шериф несколько секунд сидел неподвижно, затем поднес ко рту едва тлевшую трубку, выпустил облако дыма и нахмурился. — Похоже, что лучше всего было бы отправить ее обратно в клинику. Так будет спокойнее. — Не уверен. Мне кажется, старуха так сильно этого добивается только потому, что прекрасно понимает нереальность своих желаний. Как врач, я не вижу для этого никаких оснований. — На вашем месте я не отзывался бы так о старой миссис. Я-то буду помалкивать, но если услышит кто-то другой, все станет известно миссис Томас. А с ней шутки плохи; каждое ее слово — закон для Ньюбери. Больница в Гейнсвилле существует фактически только за счет ее пожертвований. Кое-кто упрекает ее в излишнем властолюбии, но еще никто не осмеливался даже подумать, что она способна на преступление. Так что будьте поосторожнее со словами, док. — Спасибо за совет. Однако зачем ей понадобилось так спешно отправлять родную внучку в клинику? Часто встречаются плохие матери, но плохую бабушку я вижу впервые. У Морин нет ни гроша, а старуха отказывается ей помогать, препятствует ее обследованию у психиатра — это, мол, выброшенные деньги. Она и слышать не желает о частной лечебнице, нет, ей непременно подавай городскую клинику. Все это очень странно, шериф. — Гм… — Фостер задумчиво покосился на струйку дыма из своей трубки. — Не завидую вашему положению, если вам придется отвечать за эти слова. Наша старушка не просто злопамятна. — Есть много другого, чего я не могу объяснить, — добавил Питерс. — Девушка конфликтует с миссис Томас лишь потому, что оказалась полностью в ее власти. Стычка с Джонсонами тоже вполне понятна. Однако в чем заключается ее страх перед Гасом Дэниелсом? — Гас Дэниелс? — шериф удивленно приподнял брови. — Полнейшая чепуха. Безобидный дурачок, которому не под силу сложить два числа; за всю свою жизнь не слышал о нем плохого. — Тем не менее, факт остается фактом. Почему? Может, страх Морин как-то связан с несчастным случаем на озере? — С каким еще несчастным случаем? — Когда погиб юный Сэм Томас. Вы были в то время в Ньюбери, шериф? — Ах, да… Конечно, был. С тех пор прошло почти десять лет. — Вы не помните, как это произошло? Фостер кивнул: — Так, будто все случилось вчера. — Было бы интересно услышать все из первых рук. Моя пациентка до сих пор страдает от воспоминаний, хотя и не до конца осознает причину своих страданий. У меня складывается впечатление, что она всеми силами пытается вытеснить картину происшедшего из памяти. — Хорошо, хорошо. — Шериф откашлялся, отложил погасшую трубку и потянулся к пиву. — Все началось, с того дня, когда старуха Томас подарила своему сыну на день рождения шикарную моторную лодку. Онавообще к нему очень привязана, задаривает дорогими.: вещами. Однако у того на уме лишь цветочки да выпивка. — Он и тогда отличался пристрастием к спиртному? — Сколько помню, да. Раньше он, наверное, был совсем другим человеком, пока не обанкротился в Бостоне. Пришлось ему вернуться сюда, под крылышко к матери, другого выхода у него не было. Старуха по-всякому пыталась отучить его от пагубной привычки. Например, ту же лодку подарила. Однако я уже говорил, не в коня корм. Лодка проржавела бы без пользы, если бы не его жена… — Вы ее помните? — Сибил Томас? Бойкая дамочка, за словом в карман не лезла. Старина Реджи познакомился с ней в баре, где она работала официанткой. Тоже любила заглянуть в стаканчик… Фостер одним глотком допил свое пиво. Тяжело вздохнул. — Как начинаешь рассказывать о семействе Томас, сразу хочется промочить горло. Питерс с улыбкой достал из холодильника новую пару бутылок. — Подвыпив, она не чуралась шумных развлечений, — продолжал довольный шериф. — Когда в клубе на той стороне озера бывали танцы, отправлялась туда на лодке. — Но в ту злосчастную ночь в лодке оказалась не она, а ее сын. — Случайность, просто случайность. Был субботний вечер, в клубе, как всегда, танцы, и Сибил хотелось развеяться, встретиться с друзьями. Но тут в доме что-то произошло. Какой-то скандал. Сэм побежал к причалу, сел в лодку, оттолкнулся от берега и завел мотор. Все произошло так неожиданно, никто и понять ничего толком не успел. Лодка загорелась, пожар, взрыв… в общем, трагедия. — Это следует понимать так, — доктор Питерс побарабанил пальцем по столу, — что мать осталась в живых только потому, что произошла ссора и сын сел в лодку вместо нее? Фостер пожал плечами: — Можно и так сказать. — А из-за чего произошел скандал? — Ни имею ни малейшего понятия. И ничего не удалось узнать. Единственным свидетелем несчастья была Агнес. А из нее, как известно, слова не вытянешь. — А Морин Томас? Несчастье произошло на ее глазах? Шериф отодвинул в сторону бутылку из-под пива и зажег потухшую трубку. — Очень может быть. По словам Агнес, Морин выбежала из дома вслед за мальчиком. В ту ночь она не пришла ночевать домой, потом две недели молчала. Никому не сказала ни слова. Никому… Я пытался задать ей пару вопросов, но она не ответила и смотрела сквозь меня… как будто меня не было. Даже жутковато, — шериф вздохнул. — Похоже, у девицы уже тогда начались нелады с головой. Хотя об этом никто и не логадывался. — Или она была в шоке; — медленно произнес Доктор Питерс. Шериф поднялся с места. — Уже поздно, пора идти, док. Было очень любопытно вас выслушать. На вашем месте я не стал бы затевать ссору со старухой Томас. Сила все равно на ее стороне. — Я знаю, — Питерс накинул плащ и вышел проводить гостя на лестницу. — Если вы не направите девушку в клинику, она вызовет врачей из Нью-Йорка. Или прикажет отвезти в Гейнсвилл, где все пляшут под ее дудку. А что у Морин не все в порядке, вы и сами не отрицаете. Врач проводил посетителя до дверей. — Несомненно, у нее расстроены нервы, травмирована психика. Но это еще не повод, чтобы на всю жизнь заточить ее в клинику. Она нуждается втщательном обследовании, в поддержке… — В этом я все равно ничего не смыслю, — хмуро пророкотал шериф. — Пусть разбираются врачи. Все, что я знаю — это то, что Ньюбери ждет-не дождется, чтобы она поскорее уехала. Могу я дать вам совету док? Не берите на себя ответственность. Вы же не психиатр. Старухе стоит только свистнуть — и сюда сбежится целая орава врачей. А вы умоете руки, не наживая себе врагов. Спокойной ночи. С этими словами он вышел. Заперев двери, Питерс поднялся наверх, поставил разогреваться прерванный ужин, убрал со стола пустые бутылки. Шериф Фостер — очень неглупый человек и его нельзя назвать настроенным враждебно. Что же делать? Следовать врачебной этике? Или повиноваться чувствам? Впервые за время самостоятельной работы ему захотелось посоветоваться с отцом. Но тот был далеко, в Нью-Йорке. Доктору Питерсу даже пришла в голову мысль заказать междугородний разговор. Но дело было слишком сложным, чтобы обсуждать его по телефону. Представив себе, как сестры Фогельсон будут прислушиваться к каждому его слову, он отказался от этой мысли. Вместо этого он достал рукопись Морин, которую ему в свое время прислал доктор Джеймсон. Сел в кресло и включил настольную лампу. Когда-то он лишь бегло пробежал эти бессвязные записи, рассматривая их как приложение к истории болезни. На этот раз он читал внимательно, не пропуская ни слова. Глава четырнадцатая В лунном свете поблескивали стволы деревьев. Листья шелестели над головой, и тени перебегали дорогу, как живые существа. Было свежо и прохладно. Однако все происходило словно помимо моего сознания. Ничего не различая вокруг, не ощущая холодного дыхания ветра, я машинально переставляла ноги, двигаясь в направлении небольшой рощицы. Где-то там, в непроглядной тьме находилось жилище Дэйва, и нужно было найти его. Удары сердца, казалось, разрывали грудную клетку. Может быть, я бежала? Или усталость одержала верх над моими ощущениями? Дорога тянулась бесконечно, теряясь в густом мраке. Поодаль, меж древесных стволов блеснул огонек. Освещенное окно… Последние несколько метров я брела из, последних сил, буквально заставляя себя переставлять ноги. Упав на колени, слабо ударила ладонью дверь. Послышались громкий лай и тихие шаги внутри. — Это я, Морин, — силы совершенно оставили меня. Дверь распахнулась, и я упала бы, если бы не сильные руки Эндрюса, подхватившие и поставившие меня на ноги. Рядом метался и скулил Барон. — У меня не было другого выхода, — голос дрожал от пережитого волнения, меня начинал быть озноб. — Я д-должна была убежать… Подхватив меня на руки, Дэвид вернулся в комнату и опустил меня в глубокое кресло. Два других пса настороженно заворчали в своем углу. Хозяин немедленно выставил их за дверь. Я закрыла глаза и откинула голову, чувствуя, как Барон уткнулся в мои колени. Словно издалека донесся озабоченный голос Эндрюса: — Попробуйте сделать хоть пару глотков. Вам необходимо согреться! Он стоял рядом, протягивая стакан с янтарно-коричневой жидкостью. Я в нерешительности помотала головой. — Может быть, не стоит? Я только что приняла таблетки. Хотя… хуже, чем сейчас, уже не будет… Взяв стакан, я поднесла его к губам. Бренди! Крепкий напиток обжигал горло. Я закашлялась и долго не могла остановиться, пока Дэвид Эндрюс не похлопал меня по спине. Действительно, стало легче. — Должно быть, миссис Томас уже приказала вам убить Барона? — Приказала… — И вы это сделаете? — от отчаяния у меня выступили слезы. — Ведь вам известно, что он не опасен. Сондерсон сам раздразнил его. И Джонсоны. Если бы не Барон… — Знаю, — он опустился на стул напротив, — и не собираюсь убивать Барона. У меня и в мыслях этого не было. — Бабушка захочет увидеть труп. — Весьма сожалею, но ей придется повременить со своими желаниями. Последнее время она и без того ведет себя, словно царица. В худшем случае меня просто вышвырнут отсюда. А так… что стоят ее злоба и негодование? — отклонившись назад, он взял со стола пачку сигарет. — О Бароне можете не беспокоиться. В Патни у меня есть приятель с собственной фермой. Можно будет оставить пса у него, пока… пока вы не захотите забрать его. Я угрюмо взяла предложенную сигарету, Эндрюс поднес зажигалку. — Боюсь, забрать его я смогу очень нескоро. Бабушка как никогда намерена упрятать меня… — у меня сдавило горло, и последние слова я прошептала едва слышно: — Наверное, это самое подходящее для меня место… — Агнес рассказывала, что произошло сегодня вечером. Естественно, она не на вашей стороне… — Разве она не права? Может быть, я действительно собрала все вещи, не отдавая себе в этом отчета… — Я думал над этим, — спокойно сказал Эндрюс. — Вам просто не хватило бы времени. Когда вы вернулись из Ньюбери, я забрал вашу лошадь и отвел ее в стойло. Минут десять ушло на то, чтобы снять седло и вытереть пот с боков. Когда я подходил к дому, то увидел вас в окне библиотеки. За четверть часа только фокусник способен собраться и уложить все свои вещи. Помню, я еще удивился: когда вы успели переодеться? У меня словно камень упал с сердца. — Значит, я была права… — Совершенно. В отличие от вас времени было предостаточно только у миссис Томас. Со слов Агнес я могу заключить, что, оставив вас и мистера Томаса в библиотеке, она приказала принести ужин в свою комнату, сама же поднялась наверх… — Эндрюс улыбнулся. — Пока старушка следит за вами, я слежу за ней. — А если бы я случайно зашла в комнату и застала ее? — Она бы просто-напросто заявила, что ей надоели ваши капризы и вам пора убираться восвояси. Она ничем не рисковала, как и тогда, с сигаретами… Я с усилием встала, сделала шаг. Пошатнулась. Казалось, ноги принадлежат совершенно другому человеку. — Что с вами? — Боюсь, таблетки были лишними… Можно мне прилечь? На руках Дэвид отнес меня в спальню. Постель была жесткой и холодной. Укрыв меня грубым одеялом, Дэвид осторожно отобрал стакан, который я продолжала машинально сжимать в руке. — Сейчас все будет в порядке, — пробормотала я. Глаза закрылись сами собой. Выходящий из комнаты Дэйв — это было последнее, что я увидела, прежде чем провалиться в небытие. Когда я проснулась, было еще темно. Яркий свет луны делал окружающие предметы нереальными, зыбкими. Дэйв стоял спиной ко мне и смотрел в окно — неподвижный, уверенный в себе. — Я уже не сплю… — Как вы себя чувствуете? — Спасибо, лучше. Как долго я спала? — Где-то около часа. Я откинула одеяло и встала, подошла к нему и некоторое время смотрела на освещенные луной деревья. Мы молчали. Я хотела что-то сказать, но язык отказывался повиноваться; хотела отодвинуться, но была не в состоянии даже шевельнуть рукой… Я словно окаменела. Наконец он повернул голову, посмотрел мне в глаза. Я тоже медленно, как в странном сне, обернулась. Мгновение мы молча смотрели друг на друга. Потом он обнял меня и поцеловал. Я не оказала ни малейшего сопротивления и не двинулась с места, когда он приоткрыл мои губы кончиком языка. Его объятия становились все крепче. Словно в тумане доносились слова: — Я люблю тебя, Морин… И тихий шепот был им ответом: — Я люблю тебя… Он отнес меня на постель. Теперь, после признания, его движения стали мягче, он ласкал меня с нежностью, какой я не ожидала от такого сильного мужчины. Меня охватило дикое, неодолимое желание. Чувства, усмирявшиеся месяцами, рвались наружу. Я «новь ощутила себя женщиной; природа брала свое, и все остальное уже не имело значения. Погружаясь в водоворот страсти, я не думала ни о чем. Потом мы долго лежали рядом, не произнося ни слова. Время от времени его рука касалась моих волос, губы находили в темноте мои плечи, шею. — Ты не жалеешь? — тихо шепнул он. — Нет, — я крепко обняла его, и он поцеловал меня. Прошло еще немало времени, прежде чем мы встали и оделись. Дэйв одолжил мне расческу, я стояла перед зеркалом и приводила себя в порядок как могла. Снова я чувствовала себя усталой, но это было не мучительное измождение, как тогда, в лесу; новое ощущение было, скорее, приятным. Сознание того, что из бывшей пациентки клиники, я превратилась в привлекательную, желанную женщину, придавало мне силы. И главное — в моей жизни появился мужчина, готовый защищать меня, заставивший меня поверить в себя. Воспоминание о «Хогенциннене» нарушило сладостный поток мыслей. Я вздрогнула. — Что же теперь будет? — Я отвезу тебя к Питу. Мэри говорила, что собирается взять тебя на работу, — Дэйв улыбнулся. — Я не смогу, — мой голос дрогнул. — Ты должна. — Бабушка никогда не позволит… — Что она сможет сделать? Она не имеет ни малейшего права распоряжаться твоей судьбой. Да, у тебя был нервный срыв, ты лечилась в клинике. Но теперь ты здорова и не нуждаешься ни в чьей опеке. Старуха из кожи вон лезет, чтобы убедить всех в обратном, но вот доказательств у нее как раз и нет… — Дэйв пожал плечами. — Даже Барон больше тянется к тебе, а не к ней. — Я хочу остаться с тобой, — сказала я тихо. — Я тоже этого хочу. Но сейчас для нас обоих будет лучше расстаться. Не забывай, что ты уже взрослая и можешь сама отвечать за свои поступки. Старуха не привыкла к неповиновению и, если ее почаще ставить на место, она может пойти на уступки. Я знала, что он прав, но не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы принять бой. Все было так неожиданно и прекрасно. В машине, поглаживая, свернувшегося клубочком Барона, я робко попросила: — Пожалуйста, поверни назад. Пока еще можно вернуться в «Хогенциннен». — Почему ты не хочешь поверить в себя? — почти сердито спросил он. — Ты же прекрасно знаешь, что не собирала вещи и не бросала сигареты в камин. Знаешь, иногда мне кажется, что тебя так и тянет обратно в клинику. Я промолчала. Машина въехала на ровный асфальт шоссе. Глава пятнадцатая Тишину «Хогенциннена» нарушил звон колокольчика над дверью. — У меня встреча с миссис Томас, — на пороге стоял доктор Питерс. — Входите, я провожу вас в библиотеку, — открывшая двери Агнес повернулась и медленно, словно робот, двинулась в глубь темного коридора. Поспешно сбросив пальто и повесив трость на спинку стула, доктор последовал за ней. Просторные своды библиотеки встретили привычным полумраком. Миссис Томас восседала в кресле возле камина. При виде вошедших ее руки перестали поигрывать крестиком, острый подбородок дернулся и замер. Сухие пальцы сплелись на коленях. — Вы приехали слишком поздно, доктор Питерс, — темные глаза старой хозяйки казались бездонными. — Она сбежала. — Вот как? — Питерс удивленно приподнял брови. — Надеюсь, я выразилась достаточно ясно. В восемь утра Агнес относила завтрак, однако комната была пуста. Моя внучка сбежала. — Разве дверь не была заперта? — Была. Морин воспользовалась окном, спустилась на крышу кухни и спрыгнула в сад. Этот фокус она проделывала еще в детстве, несмотря на строжайшие запреты. К сожалению, она не принимала моих указаний. Теперь вы видите, к чему это привело. — Что вы предприняли, обнаружив побег, миссис Томас? — осторожно осведомился Питерс. — Прежде чем позвонить вам, я поручила Дэйву Эндрюсу задержать Морин. Свобода противопоказана ей; кто знает, что она способна учинить без присмотра? — Гм… Ты преувеличиваешь, мама, — в разговор вмешался до сих пор молчавший Реджинальд Томас. — Тебе прекрасно известно, Реджи, что Морин больна. Чем раньше ее доставят в клинику, тем лучше для всех нас. Думаю, вы согласитесь со мной, доктор? — Не знаю, смогу ли я оказаться полезен в подобной ситуации, миссис Томас, — уклончиво отозвался Питерс. — Я приехал сюда, чтобы осмотреть больную. Больной нет, так что едва ли… — Ну-ну, доктор! — с горячностью возразила миссис Томас. — Вы приехали, чтобы направить мою внучку в клинику. Вспомните наш вчерашний разговор. То, что произошло, только подтверждает… — Вы полагаете, если человек вылезает из окна, как он это уже не раз делал в детстве, то это доказательство его ненормальности? Миссис Томас не любила, когда ей перечили. Выпрямившись во весь рост, она окинула Питерса уничтожающим взглядом. — Рано или поздно ее отыщут. Надеюсь, вы предпримете все необходимые меры, доктор Питерс, или я буду вынуждена сделать это сама? Доктор Питерс задумался. — Мне очень жаль, — медленно сказал он, — но в данный момент я ничего не могу предпринять. Не осмотрев пациента… — Но вы и без того прекрасно осведомлены о ее болезни! — В моих руках медицинская карта. Ее прежний врач счел возможным прекратить лечение, и тот факт, что она не выздоровела до сих пор, яподтвердить не могу. — Вы хотите сказать… — старая дама не могла скрыть своего возмущения. — Не драматизируй, мама, — осторожно вмешался Реджинальд Томас. — По-твоему, я должна сидеть сложа руки в то время, как… как… — она задохнулась. — Это ты, Реджи, уговорил меня приютить ее в «Хогенциннене». Твоя вина, но расхлебывать кашу, как всегда, приходится мне. На этот раз мистер Томас почел за лучшее промолчать и со вздохом опустился на диван. — Насколько мне известно, Морин не состоит официально под вашей опекой, — холодно заметил доктор Питерс. — Если она захочет покинуть замок, никто не имеет права вернуть ее силой. Оц замолчал, отведя глаза от лица старой дамы, искаженного ненавистью. Наступившую тишину нарушил шум мотора; возле крыльца остановилась машина. — Наконец-то! — торжествующе воскликнула миссис Томас. — Надеюсь, Эндрюс нашел Морин. Хлопнула дверь. Все с напряжением прислушивались к эху шагов в коридоре. Заскрипели ступени лестницы, вошел Эндрюс. — Я нашел вашу внучку, миссис Томас. — Он неуверенно остановился под настороженными взглядами присутствующих. — В гостинице у Пита. Она попросила привезти ее вещи. Старуха ошеломленно вскинулась в своем кресле. — Она еще в большей степени сумасшедшая, чем я думала. Чем, интересно, она собирается платить Питу? — Он нанял ее по совету жены, — спокойно объяснил Дэйв. — Мэри скоро ложится в больницу, кому-то нужно работать на кухне. — Глупости! Как она сможет работать в таком состоянии? По-моему, это лишнее доказательство ее невменяемости. Я права, доктор? — Вынужден еще раз повторить, миссис, что без осмотра я не вправе делать никаких заключений. Возможно, после беседы с пациенткой, я смогу поставить верный диагноз. — Грош цена вашему диагнозу, ведь вы не психиатр! Доктор Питерс не смог удержаться от улыбки. — Именно по этой причине я так осторожен в выводах, миссис Томас. Был бы рад предложить, вам свои услуги, но без надлежащего образования, зто весьма непросто сделать. — Думаете, я не вижу, что кроется за вашими пустыми отговорками? Ваше отношение к делу более чем подозрительно. Не забывайте, что я состою в совете попечителей Гейнсвиллской больницы. Ваше вызывающее поведение дорого вам обойдется! Вы отказываетесь выполнять клятву Гиппократа! Реджинальд Томас неуверенно замялся, желая вмешаться, но его опередил доктор: — Что касается моего поведения и компетентности, Гейневиллская больница может не беспокоиться. За свои действия я готов отвечать перед полномочным собранием. Полагаю свой визит исчерпанным. До свидания, миссис Томас. Реджинальд растерянно переставил с места на место бокал мартини. Говорить больше было не о чем. Сопровождаемый Дэйвом Питерс вышел из библиотеки. Уже в прихожей Эндрюс помог ему надеть пальто, с недовольным ворчанием отыскал и подал трость. — У меня сложилось впечатление, — тихо заметил доктор Питерс, — что вы были не сильно удивлены, обнаружив Морин в гостинице у Пита. — Признаться, я сам отвез ее. Она была изрядно на взводе, что немудрено после такого «тёплого» приема, но больной ее не назовешь. Вы ведь не собираетесь отправить ее обратно в клинику? — он с мольбой посмотрел на врача. — Ведь правда, док? Доктор Питерс вздохнул. — Я и сам не знаю. Кто здоров, кто болен… Кажется, я сам скоро попаду в сумасшедший дом. С этими словами он направился к своей машине Консультация в Гейнсвиллской больнице, задерживалась, как минимум на полчаса, но он знал, что никто не упрекнет его за опоздание, стоит объяснить, что причиной тому был срочный вызов миссис Томас. Старуха вложила немало средств в строительств больницы, и корпус, где располагались операционная называли «флигелем Томас». Дэвид Эндрюс в задумчивости стоял на крыльце когда его позвал требовательный голос хозяйки. Устало ступая, он вернулся в темное чрево дома. Миссис Томас разительно изменилась за эти несколько минут. От гнева и нервного напряжения не осталось и следа. Она сидела в своем любимом кресле, как обычно, поигрывая серебряным крестом. — Я передумала, Дэйв. Нет-нет, ее состояние не вызывает никаких сомнений. Не о нем речь… Если уж она захотела остаться в этом, придорожном кабаке, я не вправе держать у себя ее личные вещи. Не так ли? — Думаю, да, мадам, — коротко ответил Эндрюс. — Тогда забирайте вещи из ее комнаты и отправляйтесь в эту гостиницу. Когда будете проезжать Ньюбери, поставьте в известность владельцев всех магазинов, где у меня открыт счет, что Морин не может делать покупки на мое имя. Раз уже она решила стать самостоятельной, пусть живет на свои доходы. Так будет справедливо, или ты другого мнения, Реджи? Мистер Томас вздохнул, но ничего не ответил — лишь вяло кивнул. — Я выполню все ваши поручения, миссис Томас, — сказал Эндрюс и повернулся к двери. — Еще вопрос, Дэвид. С псом покончено, как я велела? Эндрюс замер. — Пока нет, миссис Томас. Я собирался отвести его к озеру, но тут вы велели мне срочно найти вашу внучку. Барон был со мной в машине, когда я приехал в гостиницу, поэтому… Морин взяла его к себе, — он замялся. — Я не мог увести его силой. В конце концов, собака принадлежит Морин. Старуха удивленно приподняла брови. — Сейчас, когда собака больше не находится в «Хогенциннене», я не отвечаю за нее. Однако, если Олли Сондерсон и Джордж Джонсон вздумают подать жалобу в суд, там прозвучит мое имя, потому что еще вчера ситуация была иной. — Но они не подали жалобу, — вставил Реджинальд. — Если это произойдет, виноват будешь ты, — отрезала миссис Томас. — Я вообще не хотела оставлять у себя эту собаку, ты меня уговорил. Клянусь, это было в последний раз, когда я тебя послушалась. Дэвид, передайте шерифу Фостеру, пусть он немедленно заберет собаку, напавшую на двух граждан Ньюбери, и отвезет ее в Гейнсвилл к ветеринару. — Ты не имеешь права поступать так, мама! — Реджинальд Томас поднялся с места, и голос его был громче, чем ожидал Дэйв. — Собака не является твоей собственностью, она не живет в «Хогнециннене». Она еще никого не укусила, и никто официально не пожаловался на нее. Он ударил кулаком по столу, расплескав содержимое бокала, который держал в другой руке. Мать презрительно взглянула в его сторону, даже не удостоив ответом. — Вы слышали, что я сказала, Дэйв, — ее глаза не отрывались от лица Эндрюса. — Передайте шерифу, что я жду от него решительных мер, или… Он сам знает, что я имею в виду. Словно огромная черная птица, взмахнув складками платья, она поднялась и быстрыми шагами вышла из комнаты, оставив мужчин вдвоем. Реджинальд вздохнул, подошел к бару и наполнил бокал до краев. Прислонился к книжному шкафу и принялся снова смотреть на свет сквозь запотевшее стекло. — Остается надеяться, что Морин не отдаст собаку. Барон — это все, что у нее осталось, — в его голосе не было надежды. — Просто не верится, что шериф способен его забрать, — сказал Эндрюс. — Может быть, он ограничится тем, что заставит посадить его на цепь. Ведь нет никаких причин убивать его. — Будем надеяться на лучшее, Дэвид, — мистеру Томасу наскучила игра света в бокале, он сделал небольшой глоток. Взгляд его слезящихся глаз старательно избегал собеседника. — Поговорите с шерифом. Если вы этого не сделаете, вас вышвырнут на улицу. Кому пойдет на пользу подобный, исход? Она вполне может обратиться к Фостеру лично. Вам нужно опередить ее. По крайней мере, сообщите ему, что я против усыпления Барона. — Обязательно, мистер Томас, — ответил Дэйв, мысленно усмехнувшись. К мнению Реджинальда Томаса в Ньюбери еще ни разу не прислушивались. Часом позже доктор Питерс запарковал машину на стоянке перед больницей и поспешил в свой кабинет. Еще не переодевшись в белый халат, он справился, не поступала ли Мэри Фармер. Получив отрицательный ответ, он решил, что придется снова навестить больную. Операцию больше нельзя было откладывать. Сидя за столом, он неотрывно смотрел на телефонный аппарат. Заказать разговор с доктором Джеймсоном? Нет. Подумав, он опустил трубку на рычаг. В нынешней ситуации лучше было перестраховаться и связаться с Джеймсоном при помощи почты. Плотный конверт, по крайней мере, предохраняет чужие секреты от любопытных глаз. Без сомнения, миссис Томас попытается незамедлительно связаться с доктором Джеймсоном. И доктор Питерс, счел своим долгом вмешаться и разъяснить собственную точку зрения. В любом случае он должен предостеречь коллегу от поспешных решений. А пока — пока необходимо было выиграть время! Глава шестнадцатая В небольшой, светлой кухне пахло луковым супом и свежемолотым кофе. Шипело, брызгаясь каплями жира, масло в жаровне. Насухо вытерев тарелки, я начала нарезать овощи для салата. Из бара доносились голос Мэри, нестройный говор посетителей. Простая, деловитая атмосфера действовала успокаивающе. Приятно было осознавать, что наконец-то занимаешься полезным делом. Когда-то, до переезда в Нью-Йорк, я не умела даже сварить яйцо. Пока позволяли средства, отец нанимал повара, в «Хогенциннене» готовила Агнес, так что нам с матерью не приходилось даже переступать порог кухни. Долгими зимними вечерами мы с Сэмом иногда пробирались в кухню, разогревали на плите ароматный какао и сидели рядом, как заговорщики, часами рассказывая друг другу разные истрии… Сэм, Сэм, почему я никак не могу вспомнить твое лицо? Вместо этого в моей памяти всплывает совсем другое, другая кухня. Газовая плита в жалкой квартирке, гордо именуемой «студией», в Нью-Йорке, в Гринвич-Виллидже. Запах томатного соуса и перца. Грубая холщовая занавеска, отделявшая кухню от мастерской, где стоял мольберт Пола. Обыкновенно, под вечер собирались приятели, было шумно, радиоприемник работал на полную мощность. Кажется, Полу нравилась кантри-музыка. В углу, словно айсберг, возвышался старинный кожаный диван, на котором мы спали, и я попыталась вспомнить, какими были объятия Пола. Это мне удалось, но вот его внешность… Может быть, если приложить больше усилий, я увижу его лицо. Но стоило ли стараться? — Две порции ветчины с яйцом, сэндвич с сыром и один луковый суп, Морин, — донесся из открытых дверей голос Мэри. Я принялась за работу. Нужно было спешить: в дневное время шоферы грузовиков не имели привычки засиживаться подолгу. — Эй, хозяйка, — пророкотал чей-то бас, — вы так доверяете своей новой кухарке? Что если она перепутает соль с содой? Ему вторил дружный смех нескольких глоток. — Сомневаюсь, что ваши желудки способны почувствовать разницу между сливочным маслом и машинным! — язвительно парировала Мэри. — Берите свой суп и проваливайте! — Не принимай близко к сердцу, хозяйка, — незнакомый бас заметно смягчился, — Сами знаете, что болтают в городе. В магазине кто-то пытался уверить нас, что и у, тебя с Питом не все в порядке с головой, коль вы приняли ее на работу. — Ну, хватит. Здесь бар, а не парламент, — голос Пита дрожал от едва сдерживаемого возмущения. — Попрошу сплетничать где-нибудь в другом месте. У меня задрожала рука, я чуть не выронила нож, которым резала овощи. В кухню вошла Мэри, бросила на меня быстрый взгляд: — Ты все слышала?.. — Да. — К этому придется привыкнуть. Опять поползли сплетни. Твой приезд для них просто бальзам на душу. Я опустила голову. — Из-за меня у вас будут неприятности. На вашем месте… Свет из окна упал на лицо Мэри, и я в первый раз внимательно рассмотрела ее вблизи. Румяна и тени на веках не могли скрыть бледности и болезненного истощения. — Черт бы побрал этот Ньюбери! — пробормотала я, стараясь удержаться и не заплакать. — Когда ты собираешься лечь в больницу? — Позавчера… Доктор Питерс ждет меня уже два дня, — Мэри виновато отвела глаза. — Подозрения на раковую опухоль. — Тогда медлить больше нельзя. — Завтра пойду в больницу, Пит уже знает. — Мэри в нерешительности помолчала. — Я хотела посмотреть, как у тебя будет получаться с работой. Ты просто молодец. — Спасибо… Еще минуту назад я могла отказаться от работы. Теперь у меня и в мыслях этого не было. В обеденный перерыв я собралась в город; поспешное бегство из «Хогенциннена» оставило меня без самых необходимых принадлежностей. Не было даже шампуня, чтобы вымыть голову. Гордо подняв голову, я вышла из гостиницы. В сумочке лежала пятидесятидолларовая купюра, которую мне одолжила Мэри, и я чувствовала себя богатой и независимой. Как ни хотелось взять с собой Барона, благоразумнее было оставить его дома. Всю дорогу меня преследовали настороженные и удивленные взгляды прохожих, с деланной поспешностью переходивших на противоположную сторону улицы и отводивших глаза, стоило мне взглянуть им в лицо. Никто не здоровался со мной, и я принимала это отчуждение как должное, стараясь держаться как можно более непринужденно. Беззаботно, как когда-то в детстве, я толкнула дверь аптеки и сразу же вспомнила пухлого коротышку, стоявшего за прилавком. — Привет, Бенни. Он вздрогнул так, словно перед ним возникло привидение, однако тут же спохватился, изобразив радушную улыбку. Кроме меня, в аптеке находились еще две посетительницы, пожилые женщины, одной из которых была Сьюзен Дэниелс. — Рад видеть вас, Морин. Много воды утекло с тех пор, как вы в последний раз почтили меня своим присутствием. Мне не позволили встать в очередь перед прилавком. Заметив мое движение, Сьюзен Дэниелс прошипела: — Только после вас. Чтобы не расстраивать вашу ранимую психику. Оставив ее слова без внимания, я подошла к прилавку. — Мне нужен шампунь. Что у вас есть, Бенни? Он странно изогнулся, откашлялся, наконец осторожно произнес: — Здесь только что был Дэвид Эндрюс. Ваша бабушка запретила выписывать покупки на ее счет, так что… — Он осекся, когда я выложила на прилавок пятидесятидолларовую бумажку. — Я плачу наличными. — Ну, это другое дело, — пробормотал он. — Извините. Женщины многозначительно переглянулись. Бенни отвернулся и принялся перебирать пузатые бутылки на полках. В гнетущей тишине отчетливо скрипнула двери; в аптеку вошел высокий мужчина с красным, обветренным лицом. В памяти не сразу всплыло его имя, однако мундир и потускневшая от времени звезда на груди развеяли все сомнения. Шериф Фостер! Рукой, затянутой в кожаную перчатку, он дружелюбно коснулся края шляпы: — Морин? Какая удача, что я застал вас в городе. Думаю, у вас найдется минутка, чтобы поговорить сомной о небольшом деле? Он спрашивал, между тем как сердце мое замирало от страха. Что он хотел выведать? Усилием воли я взяла себя в руки. Он не желает мне зла, и я не сделала ничего предосудительного — увы, трудно убедить себя в том, во что не веришь. — Поговорить со мной? — я постаралась придать голосу побольше независимости. — О чем? — О вашей собаке. — Правильно, правильно! — совсем не к месту воскликнула женщина, разговаривавшая со Сьюзен. Подруга с готовностью поддержала ее. — Не собака — волк! С тех пор, как этот пес появился в городе, я боюсь выйти на улицу. Миссис Лоуден рассказывала мне, как это чудовище хотело наброситься на ее девятилетнего сына! — Он никому не сделал ничего плохого! — я едва не плакала. — И вы это прекрасно знаете! — А Олли Сондерсон? А Джордж Джонсон? — Он не нападал на них, — мои пальцы сами сжались в кулаки. Шериф взял меня за руку. — Не волнуйтесь, Морин. Идемте со мной, мы спокойно все обсудим. Я только взгляну на собаку и сам вынесу решение. Его рука в перчатке крепко сжимала мой локоть. — Кажется, мне больше ничего не остается, — покоряясь неумолимой судьбе, я кивнула на прощанье Бенни, застывшему у полки с мылом и шампунями, и вместе с Фостером вышла из аптеки. Перед входом стояла патрульная машина. Ключ от зажигания торчал в панели, тихо урчал мотор. — Готова поклясться, что вас попросила моя бабушка. — Она только посоветовала мне взглянуть на вашу собаку. Ответственность за ее поведение, как и за остальное имущество «Хогенциннена»… — Барон находится не в «Хогенциннене»! — Это не меняет дела, Морин. Люди его боятся. У меня в офисе телефон не умолкает ни на минуту. Машина затормозила перед входом в гостиницу. Мы вышли, поднялись по ступенькам. Услышав мои шаги, за дверью громко залаял Барон. Я долго не могла попасть ключом в скважину, так дрожали руки. Отобрав у меня ключ, шериф, сам открыл дверь. Барон навострил уши и настороженно поглядывал на незнакомца. — Сидеть, Барон, — быстро сказала я. — Сидеть! Пес сел, вызвав натянутую улыбку у шерифа. — Гм, неплохо, вы его выдрессировали, — протянув руку, он погладил пса по голове. Барон молчал. Шериф потрепал его за шею, дотронулся до уха. Барон зарычал. — Смотри-ка, собачка с характером, — Фостер отпрянул, нехорошо усмехаясь. Я опустилась на колени и осмотрела ухо Барона. Снаружи ничего не было заметно, но из ушной раковины выкатилась капелька крови. — Вы нарочно ранили его чем-то, чтобы разозлить, — я с гневом повернулась к Фостеру. — Выбирайте выражения! Если его укусила на улице какая-нибудь муха, при чем здесь я? — возмущение шерифа было слишком наигранным. Я зарылась лицом в длинную шерсть Барона и заплакала. Они опять победили; сила была на их стороне. — Ни я, ни вы не можете самостоятельно решать, что делать с собакой. Я должен отвезти ее в Гейнсвилл, к ветеринару. Возможно, все дело в пораненном ухе, которое ее раздражает и делает злобной. Он встал и направился к двери. — Отведите собаку в мою машину, Морин. Я сейчас же еду в Гейнсвилл. — Я поеду с вами. — Не стоит. Если в дороге он вздумает зарычать, я не из пугливых. Думаю, ветеринар решит все проблемы, и сегодня же вечером вы получите вашего любимца обратно, в целости и сохранности. — Но я должна ехать с вами! — я разрыдалась. — Должна! Шериф осмотрел меня с головы до ног, добродушное выражение исчезло с его лица. — Надеюсь, вы не станете оказывать мне сопротивление, Морин, — проговорил он с угрозой. Я покачала головой. Бороться было бессмысленно, я проиграла. — Нет, я просто беспокоюсь за свою собаку. — Не вижу для этого никаких причин. Барон взглянул на меня, словно спрашивая разрешения. — Иди, мой маленький. Мы спустились к машине. Шериф открыл дверцу, Я подтолкнула Барона, и он взобрался на заднее сиденье, провожая меня взглядом. Он не понимал, почему я не еду с ним. Фостер обошел машину; тяжело пыхтя, уселся за руль. Я не видела, как он уехал. Бросилась в свою комнату, упала на постель и разрыдалась. Глава семнадцатая Доктор Питерс заканчивал прием. Под деревьями, где я стояла, был темно, однако глаза постепенно привыкли к сгущавшемуся полумраку. Из дверей дома один за другим вышли четыре посетителя; последней, пятой была молодая женщина с ребенком. Свет в приемной погас. Выждав для уверенности еще четверть часа, я перешла дорогу и постучала в дверь. Никакого ответа. Может быть, меня не услышали? В этот момент свет снова зажегся, щелкнул замок. — Доктор Питерс… — пролепетала я. Ничем не выдавая своего удивления, он буднично, словно давно ожидал моего прихода, произнес: — Пожалуйста, пожалуйста, проходите, мисс Томас. Через приемную мы прошли в рабочий кабинет. Меня била нервная дрожь, однако я быстро успокоилась, опустившись в массивное кресло перед письменным столом. Что поделать; последние два года я чувствовала себя гораздо увереннее в кабинетах врачей, нежели в обычных домах. Доктор Питерс сел напротив, внимательно оглядел меня, но не стал задавать никаких вопросов. — Простите, если я причиняю вам беспокойство, доктор. Я не знаю, что делать… Наверное, вам следует направить меня в клинику. Мои слова, казалось, нисколько его не удивили. — Что заставляет вас так думать? — Я не могу больше оставаться у Фармеров. Мэри совсем больна, а Пит… — спокойствие оказалось обманчивым; помимо моей воли голос снова сорвался. Из горла вырвался сдавленный крик. Прошла целая вечность, прежде чем я смогла продолжать. — Пит не сможет противостоять старухе. Она сломает его. И Дэйва Эндрюса тоже. И вас, доктор. Она расправится со всеми, кто на моей стороне. Я знаю… Это она убила Сэма… — Каким образом? — спокойный голос Питерса доносился словно сквозь пелену. — Не знаю. Я так любила его. — Я заплакала. — Теперь его нет в живых… Сделайте мне укол, пожалуйста. Я забыла взять таблетки… Он встал и подошел к стеклянному шкафчику. Глядя ему в спину, я продолжала говорить, сбивчиво, нервно: — Ее рассердило то, что я посмела уйти из «Хогенциннена», да еще прихватила с собой Барона. С Бароном она уже расправилась, и это только начало. Теперь она будет убирать всех, кто пытается мне помочь. Вы ведь совсем не знаете ее. Благодаря ей я потеряла всех, кого когда-то любила. Сначала это был маленький пони. Потом Сэм. Мать, отец. Сегодня — моя собака. И меня она тоже растопчет, я ничего не смогу сделать. Наверное, будет лучше, если вы отправите меня в клинику, как она хочет. Там я, по крайней мере, не буду ни о чем беспокоиться… Задохнувшись рыданиями, я замолкла. Словно в тумане я чувствовала, как мне заворачивают рукав, потом легкий укол. — Сейчас вам станет лучше, Морин. Вы позволите мне называть вас по имени? — он вложил в мои пальцы кусочек ваты, прижал к предплечью, куда был сделан укол. Медленно возвращалось ощущение действительности. Через некоторое время я совсем успокоилась. Мир вокруг стал четким и ясным. Доктор Питерс сидел за своим столом и терпеливо ждал. — Барон… — прошептала я. — С ним что-то произошло? — Его забрал шериф Фостер. Сегодня после обеда. Сказал, что Барон представляет опасность, может кого-нибудь укусить, и его должен осмотреть ветеринар в Гейнсвилле. Разумеется, это желание бабушки. — Ветеринар просто обследует его, убедится, что собака здорова, и Фостер привезет Барона обратно. Я покачала головой. — Вы ошибаетесь. Насколько я понимаю, шериф вообще не собирался везти его в Гейнсвилл. — Неужели? Может быть, имеет смысл позвонить Фостеру? — Бесполезно… Не обращая внимания на мои протесты, доктор Питерс поднял телефонную трубку. — Соедините меня с шерифом, Кора. Нет-нет, ничего серьезного. Да, пожалуйста, если он дома. Послышались длинные гудки, затем в мембране проскрежетал мужской голос: «Алло, Фостер слушает». — Питерс. Добрый вечер, шериф. Меня интересует, какое заключение дал ветеринар по поводу собаки, принадлежащей мисс Томас… Я не могла разобрать, что ответил Фостер, но этого и не требовалось. Все сказанное можно было прочесть на лице доктора Питерса. Его брови сдвинулись к переносице, рука, державшая трубку, напряглась — Алло, — донесся до меня голос шерифа, — алло, вы меня слушаете? Доктор Питерс, не отвечая, повесил трубку, вытер лоб тыльной стороной ладони, откашлялся и наконец медленно произнес: — Вы были правы, Морин. Этот кретин утверждает, что собака бросилась на него, и ему пришлось ее застрелить. В целях самообороны. У меня перехватило дыхание. Хотя я уже знала, что Барон обречен с того момента как оказался в машине Фостера, только сейчас пришло ясное осознание того, что один из моих друзей мертв; Непоправимое произошло вновь. Казалось, я должна была разрыдаться, но слез не было. Я сидела как каменная. — Дорогая бабушка всегда доводит задуманное до конца. Барон сильно мешал ей. — Как и Сэм? Я недоумевающе взглянула на доктора. — Сэм? При чем тут Сэм? — Вы сами с этого начали, Морин. Первые ваши слова были, что миссис Томас уберет Барона с дороги, как и Сэма. Что вы под этим подразумевали? В растерянности я покачала головой. — Не знаю. Не верится, что я могла сказать такое. Кажется, у меня совсем не осталось ни сил, ни желания бороться. Лучше всего оказаться в привычной обстановке. В клинике. — Вы действительно хотите этого? Совершенно искренне? — Увы, нет, — ответ получился простым. Гораздо проще, чем я ожидала. Он с видимым облегчением откинулся на спинку стула. — Но почему, почему вы так твердо уверены, что бабушка поставила перед собой цель уничтожить вас? Лишить вас всего, что вам дорого? — Вы думаете, к амнезии прибавилась и мания преследования? — я с горечью усмехнулась. Он протестующе поднял руку: — Эти слова произнесли вы, Морин — не я. Я только задал вопрос. Раскрыв на коленях сумочку, я достала сигареты, закурила. Мысли медленно, словно облака дыма, проплывали в голове. Можно ли было объяснить с точки зрения логики то, что терзало меня уже несколько лет? — Ненависть. — Разгадка пришла сама собой. — Мотив всех ее поступков — ненависть. Может быть, она никогда не знала, что такое любовь, и потому ненавидит людей, которые счастливы в любви. Вы не поверите, доктор, было время, когда мы были счастливы — родители, Сэм, я. Ей невыносимо было видеть такое. Она не могла простить своему единственному сыну того, что он больше не держится за ее юбку, и вынудила его переехать с семьей в «Хогенциннен». Что из этого вышло, вам, наверное, известно. Семья была разрушена. Мать ушла из дома, Сэм погиб. Я тоже попыталась убежать, но была возвращена с позором… — я закрыла лицо руками. — Только отец остался с ней. Бедный отец! Он опустился до такой степени, что стал чем-то вроде ее комнатной собачки. Жалкий, спившийся, бесхребетный. — А вы, Морин? — Я сопротивляюсь, а значит, опасна для нее. Единственный выход — запереть меня в городскую больницу, — я подняла голову и взглянула ему прямо в глаза. — Вы мне верите? — У меня не создалось впечатление, что вы все это выдумали. Конечно, вы склонны преувеличивать. Но отношение бабушки к вам тоже бросилось мне в глаза и показалось, мягко говоря, немного странным. — Вы видели ее всего однажды, после того случая с упакованными вещами. — И второй раз сегодня утром. — Сегодня утром? — я удивленно посмотрела на него. Он улыбнулся: — Она вызвала меня, посчитав ваш ночной побег окончательным доказательством болезни. Тогда-то она и потребовала немедленно отправить вас в клинику. Разумеется, я отказался дать какое-либо заключение без осмотра. — И сейчас проводите этот осмотр? — Вы сами ко мне пришли. Я попыталась улыбнуться, но не смогла. Что-то в его словах смутило меня, и я не могла найти причину… Внезапно меня осенило. — Во сколько вы приехали в «Хогенциннен»? Вернее, во сколько она вам звонила? — мой вопрос сбил его с толку. — В начале десятого. Почему вы спрашиваете? — Насколько я помню, она никогда не встает раньше одиннадцати. Пока не разберется со своей корреспонденцией. — Корреспонденцией? У нее обширная переписка, много подруг? — Сомневаюсь, что на всем белом свете у нее найдется хотя бы один друг, — замечание доктора меня рассмешило. — Тогда какого рода получаемые ею письма? — он выглядел озадаченным. — Я и сама удивляюсь… Однажды, давно, еще задолго до моего переезда в Нью-Йорк, я не удержалась и заглянула в замочную скважину. Конечно, воспитанные дети не должны так делать… — И что же вы увидели? — Ничего особенного. Она сидела за столом и, не отрываясь, что-то писала. Для меня это перестало быть тайной, и я больше не интересовалась ее утренними занятиями. Доктор Питерс поднялся с места. — Согласитесь, никто не может ей запретить что-то писать по утрам — будь то письма или мемуары. Я хотел бы сказать вам насчет вашей бабушки другое, Морин. Люди, привыкшие к беспрекословному подчинению, в большинстве случаев теряются, встречая сопротивление. Если вы останетесь работать в гостинице и станете самостоятельно зарабатывать на жизнь, она рано или поздно оставит вас в покое. — Хотелось бы, чтобы это было так! Только вот не верится. В любом случае, вы наконец-то получили долгожданную возможность подробно выслушать свою пациентку, — я беспомощно улыбнулась. — Теперь ваша совесть чиста? — Думаю, что да. В данный момент меня больше занимает несостоявшийся ужин. До вашего прихода я как раз занимался его приготовлением. — Весьма сожалею, что пришлось оторвать вас от столь интересного занятия. Он непринужденно рассмеялся. — Предлагаю отложить в сторону проблемы психиатрии и вплотную заняться физиологией. Вы уже ужинали? — Еще нет. — Так я и думал. Как насчет скромной трапезы на двоих? — Очень любезно с вашей стороны. Приглашение принято. Доктор Питерс повел меня на кухню. — К сожалению, не могу предложить ни устриц, ни черной икры. Однако жаркое и салат в холодильнике найдутся. А также красное вино… — Для одинокого человека очень уютно, — я осмотрелась. — Привык обходиться собственными силами, — он опять рассмеялся. — Еще со студенческих лет. — Вы были женаты? — я внезапно смутилась. — Простите, если это бестактно. — Не был. Признаться, исключительно из меркантильных соображений. Скорее окончить колледж, оплатить стажировку и получить практику в маленьком городишке… Я не верила ни одному его слову. Когда мужчины говорят, что у них не нашлось времени для женитьбы, они лгут. Это означает только одно: им не встретилась настоящая женщина. — Однако я не являюсь принципиальным противником брака, — поспешил заверить меня доктор Питерс. Наши глаза встретились, мы рассмеялись. Недолгие приготовления были закончены, и я принялась накрывать на стол. — Салфетки в буфете. К сожалению, только бумажные. — Я была бы весьма признательна, если бы вы приглушили свет. Наверное, я очень сентиментальная особа. У вас есть свечи? Он молча открыл буфет и указал на нижнюю полку, где горкой лежали восковые свечи. — Вы уже не первый раз ужинаете при свечах? — Ничего удивительного, — он пожал плечами. — Как бывшая жительница Ньюбери, вы должны знать, что во время гроз здесь часто отключается электричество. Мы разговаривали обо всем на свете — о фильмах, погоде, совсем как старые друзья, давно не собиравшиеся вместе. Голос доктора Питерса понравился мне с первой же встречи — негромкий, доброжелательный и успокаивающий. Теперь я получила возможность внимательнее рассмотреть его внешность. Тонкие, длинные пальцы вполне подошли бы музыканту. Лицо нельзя было назвать красивым из-за острого подбородка и спадающих на лоб непослушных волос; светлая кожа подчеркивала ярко-голубые глаза. Казалось необъяснимым, как я могла забыть его после первой встречи. Непроизвольно я сравнивала его с Дэвидом — большим, широкоплечим, с натруженными руками и широкими скулами. Дэвид, в объятьях которого я лежала еще вчера. Интересно, каким был бы на его месте Питерс. Я вздрогнула, пытаясь прогнать непрошенные мысли. По спокойному выражению лица доктора было невозможно сказать, заметил он или нет мое смущение. Похоже, нет. Я вдруг почувствовала себя неловко в старых джинсах и клетчатой рубашке. — Мой наряд совсем не подходит для званого ужина. — Я опустила глаза. — Вы просто очаровательны, Морин. Я встретила его взгляд и пролепетала вежливое «спасибо», чтобы прикрыть смущение. Наступило молчание, нарушенное громким стуком в дверь. — Кто бы это мог быть? — доктор Питерс нахмурил брови. — В такое время? Он вышел в прихожую, чтобы минуту спустя вернуться с… Дэвидом Эндрюсом — усталым, взволнованным. Увидев меня сидящей за накрытым столом, Дэйв с облегчением улыбнулся. — В гостинице вас не было, пришлось помотаться по городу. Слава Богу, я догадался заглянуть к доктору Питерсу. Было тактично с его стороны обращаться ко мне на «вы». — Я сделал Морин укол. Она очень переживает из-за Барона… — Значит вы уже знаете? Фостер лжет, что ему пришлось обороняться. Миссис Томас просто-напросто пригрозила ему, и он тут же сдался. Доктор Питер кивнул: — Он сказал мне, что пост шерифа для него важнее, чем чья-то собака. Присаживайтесь, Дэвид. Хотите вина? Питерс достал чистый бокал, налил золотистую жидкость из плетеной бутылки. Медленно пригубив, Дэйв взглянул на меня. Как ни приятно было видеть его, внутреннее успокоение, пришедшее во время ужина, пропало. С приходом Дэйва в теплую кухню доктора вполз угрюмый холодок замка «Хогенциннен». — Наверное, уже поздно, — сказала я. — Дэвид, не будете вы любезны отвезти меня в гостиницу? — С удовольствием. Ваши чемоданы уже там. Миссис Томас изменила свое решение и сама отдала их мне. — Неудивительно, — вставил доктор Питерс. — Рано или поздно ей все равно пришлось бы отдать их. Его замечание ничуть не успокоило меня. Я разволновалась еще больше. Мужчины угрюмо молчали, обстановка становилась все более и более натянутой, Дэйв с недоумением оглядывал накрытый стол и зажженные свечи. У доктора Питерса погасла трубка, и он с отсутствующим видом принялся чертить мундштуком круги на скатерти — сначала маленькие, потом все больше, больше… — Прекратите! — закричала я. — Сейчас же прекратите! Дэйв вздрогнул, мой внезапный возглас испугал его. Доктор Питерс сохранял невозмутимый вид. — Это имеет какую-то связь с гибелью Сэма, не так ли? Я машинально кивнула, не сознавая, зачем. — И с Гасом Дэниельсом? — При чем тут Гас? — Он вам отвратителен. И одновременно вы боитесь концентрических окружностей. Почему? Какая между ними связь? — Не знаю… не знаю! Пожалуйста, не мучайте меня, — я расплакалась. — Хорошо, Морин. Забудьте об этом. Сейчас я принесу вам таблетки, — поднявшись, он вышел из кухни. — Отвези меня домой, Дэйв. Пожалуйста. Вечер начинался так хорошо, и он же его испортил. Почему он ни на минуту не может забыть, что он врач? — Иногда он все же забывает об этом, — сухо возразил Дэйв. — Когда начинает играть роль гостеприимного хозяина. Я ничего не ответила. Вернулся доктор Питерс и протянул мне небольшую яркую коробочку. Он не возражал, когда я запила таблетку вином. Сидя в машине рядом с Дэйвом, я вспомнила Барона и заплакала. Где-то вдали, во мраке, светились огоньки «Хогенциннена», и от этой мысли меня бросало в дрожь. Дэйв обнял меня за плечи, привлек к себе. Машина медленно ползла по ночному городу. Гостиница встретила нас молчанием и темнотой. Оставив машину возле крыльца, мы направились к моему коттеджу. Дэйв открыл дверь, я зажгла свет. — Помочь разобрать вещи? — он показал на стоящие в углу чемоданы. — Это можно сделать завтра. — Мне остаться у тебя? Вместо ответа я обняла его. Он прижал меня к себе так крепко, что у меня перехватило дыхание. Глава восемнадцатая С недавних пор доктор Питерс начал ощущать катастрофическую нехватку времени. Медицинские журналы, выписываемые во множестве, лежали в углу неразрезанные. Единственным и исключительным чтением стал роман, написанный Морин Томас, который доктор помнил теперь почти наизусть. Стиль рукописи никак нельзя было назвать гладким; слова изливались на бумагу с гневом и горечью, вполне присущими расстроенному воображению. Но несмотря на это, Питерс снова и снова задавал себе вопрос: сколько истины скрывалось за неровными строчками? С первых страниц появлялся молодой жизнерадостный художник. Героиня любила его, пока не догадалась, что причиной женитьбы стало ее мифическое богатство. Возможно, речь шла о Поле Лейне, бывшем супруге Морин? Унижение, которое пришлось вынести девушке до отъезда из родного города. «Хорошее общество» отвергло, презирая лишь потому, что ее мать происходила из «низов». Скорее всего, речь шла о юности Морин в Бостоне — ведь там ни для кого не было секретом, что ее мать работала официанткой в баре. Дружба с женщиной, проявившей розовые наклонности. Стремительный разрыв. Увы, в жизни Морин было и такое. Эхо трагедии и нескончаемая череда кошмаров, преследовавших героиню. Деревенский дурачок… Музыка над ночным озером, и круги, круги, расходящиеся по воде, в которой отражается зарево странного пожара… Телефонный звонок оторвал доктора от рукописи. Звонил Пит, владелец гостиницы. — Приезжайте как можно быстрее, доктор. Речь идет о Морин Томас. Позже Питерс и сам не мог понять, почему так стремительно, не задавая вопросов, бросился к своей машине. Пит встретил его на стоянке. Доктор Питерс вздохнул почти с облегчением, узнав, что речь идет о внезапной истерике. Морин распаковывала свои вещи, когда вдруг разразилась смехом и долго не могла остановиться. Испробовав все подручные средства, Пит бросился к телефону. Когда Питерс вошел в комнату, девушка уже затихла. Мэри, сидевшей у постели, стоило большого труда успокоить ее. В руках Морин сжимала какую-то фотографию и смотрела на нее, не отрываясь, изредка качая головой. — Я этого не делала… Это не я… Во взгляде ее мелькнуло осмысленное выражение при виде врача. — Хорошо, что вы приехали, — пересохшие губы изобразили вымученную улыбку. — Клянусь, это сделала не я. Фотография оказалась портретом миссис Томас, узнаваемой теперь лишь по черному платью и серебряному кресту на груди. На месте лица красовалась дыра, аккуратно вырезанная ножницами. — Где вы нашли этот снимок? — В чемодане. Попался под руку, когда я разбирала вещи. Все было так неожиданно, что… у меня случилась истерика. — Кто положил фотографию? — Может быть, я сама… — Морин пожала плечами. — Вы говорили, что не собирали вещи! — Как я могу быть в этом уверена? — Послушайте, сейчас же перестаньте разыгрывать из себя больную! — прямо-таки взревел Питерс. — Хватит смаковать свою болезнь и прикрываться амнезией! Ошеломленная, Морин хотела что-то возразить, но не смогла произнести ни слова. Зазвонил телефон, стоявший на ночном столике. Мэри подняла трубку, какое-то время молча слушала, затем обернулась к Питерсу. — Это вас, из Гейнсвиллской больницы. Непонятно, каким образом они вас отыскали? В напряженной тишине раздался искаженный расстоянием голос главного врача, которому успела все сообщить Кора Фогельсон, подслушавшая звонок Пита. — Хорошо, что я вас застал, доктор Питерс, — судя по голосу, доктор Шарп нервничал. — У меня сейчас сидит миссис Томас. Она приехала с жалобой на вас. Это правда, что вы отказались направить ее внучку в закрытую психиатрическую лечебницу? — Да, это так. Морин Томас всего несколько дней тому назад была выписана из клиники, и нет никаких причин возвращать ее обратно. — Но миссис Томас представила мне доказательства. В комнате, где жила больная, за шкафом обнаружен семейный альбом. Большинство фотографий сохранилось, но из всех, на которых изображена миссис Томас, было вырезано ее лицо. Доктор Питерс тяжело вздохнул. — Вы меня слушаете? — Питерс потерянно мотнул головой, едва не выбив из собственной руки трубку. — Я полагаю, что более убедительных доказательств болезненного состояния найти трудно. Ввиду явно враждебного отношения больной к своей ближайшей родственнице мы не можем больше терять времени. Пока ненависть выражается в таких безобидных поступках, однако до агрессивных действий, направленных против объекта враждебности, остался всего один шаг. Думаю, вы согласитесь со мной? — Миссис Томас уже пригрозила прекратить финансирование больницы в случае, если врачи не выполнят ее требований? Вопрос доктора Питерса произвел эффект разорвавшейся бомбы. На другом конце провода воцарилось долгое молчание: — Да… И не вижу повода для иронии, — наконец произнес Шарп. — Все гораздо сложнее, чем вы себе представляете. — Можете не беспокоиться по этому поводу, — быстро сказал Питерс. — Через два дня я беру отпуск. Мне нужно съездить по семейным делам в Нью-Йорк. Я возьму с собой больную и отвезу к доктору Джеймсону, чтобы тот ее обследовал. По той причине, что у нас в Гейнсвилле нет своего психиатра, это будет самым разумным решением проблемы, и миссис Томас уже не сможет вмешаться. Всего хорошего, — он повесил трубку прежде, чем главный врач успел что-либо ответить. Потом вновь снял трубку и положил ее на кровать. — Телефон занят, — улыбнулся он. — И будет занят до тех пор, пока мы с Морин не уедем отсюда. — Это будет стоить вам места в больнице, доктор, — серьезно сказала Мэри. — Боюсь, это сильно повлияет на вашу практику. — Врач должен иногда рисковать, — доктор Питерс пожал плечами. — О, нет, — Морин закрыла лицо руками, — не делайте этого. Бабушка будет только рада, если вы отвезете меня к доктору Джеймсону. Ведь он вполне может ее послушаться и направить меня в клинику. — Вообще-то я не собирался везти вас к доктору Джеймсону, — Питерс улыбнулся. Глава девятнадцатая Мы стояли в нью-йоркской телефонной будке. Питерс лихорадочно перелистывал разделы телефонной книги: Манхеттен, Бронкс, Квинс… — В каждом разделе не меньше десятка людей, носящих имя Пол Лейн, — пояснил он мне. — Боюсь, мы не скоро отыщем того, кто нам нужен. До этой минуты я как могла, препятствовала попыткам доктора Питерса разыскать моего бывшего мужа. Нынешняя перспектива разъезжать от будки к будке и звонить по разным номерам выглядела малообещающей. Однако он настаивал, и мне не оставалось ничего другого, как сдаться. Только чудо было способно спасти меня от этого утомительного занятия. И — о, счастье! — оно свершилось. Реакция была моментальной: еще секунду назад я не могла бы припомнить и внешности Пола, теперь же… — Он живет в районе отеля «Плацца», — неожиданно для себя произнесла я. — Откуда ты знаешь? — он удивленно оторвался от книги. — Вспомнила, — отвернувшись, я посмотрела в черную пустоту улицы. Обращение на «ты» возникло между мной и Брайаном еще в дороге. Глупо, но, выехав из Ньюбери, я принялась убеждать его отправиться к доктору Джеймсону, чтобы тот поставил мне диагноз. Брайан обрушился на меня, словно генерал на проштрафившегося солдата. «Ты абсолютно здорова, зачем тебе лезть в петлю? — бушевал он. — Плакса, истеричка, ты сама виновата в том, что бабушка помыкает тобой! Не заставляй меня думать о том, разумно или нет я трачу свое время!» «Шоковая терапия» доктора Питерса причинила мне не меньше боли, чем настояшая, применяемая в клиниках. Однако эффект от ее воздействия был более, чем внушителен. Молчаливое упрямство сменилось долгими, почти беззвучными рыданиями. Доктор Питерс позволил мне как следует выплакаться, сосредоточившись на управлении машиной. Возможно, он полагал, что слезы пойдут мне на пользу. Перед самым городом он остановил машину и попытался меня успокоить, выведя на свежий воздух. Это удалось не сразу, он осторожно, словно майский цветок, поднял меня на руки. Странно, что его внезапная нежность нисколько не удивила меня. В глубине души я хорошо понимала, что вчерашний ужин на двоих означал нечто больше, нежели случайное продолжение врачебного приема. Короткий разговор пробудил в нем желание пережить новые вечера, не омрачаемые одиночеством. Пожалуй, он действительно, устал от своей холостяцкой жизни, и ему была необходима женщина. Вот только какая? Его поцелуй заставил меня тут же забыть эту мысль. Наши губы слились. Кажется, в тот момент я благодарила судьбу за то, что на моем пути встретился доктор Питерс. Это было долгое молчаливое объятие, нечто большее, чем просто соприкосновение двух тел, охваченных желанием. Гармоничное слияние двух бесконечно одиноких существ, бессознательно искавших друг друга — и нашедших. — Откуда ты знаешь, что он живет возле «Плацца»? — нетерпеливый голос Брайана вернул меня на землю. — Как только он нашел свою богатую наследницу, сразу же перебрался в один из самых дорогих кварталов Ист-Энда. Ради нее он бросил меня. — Видишь, твоя память работает превосходно, если ты сама этого захочешь и чуть-чуть постараешься, — улыбнулся Брайан. — Конечно, удобнее просто вытеснять из подсознания неприятные, тяжелые факты, забывать их. Однако от этого они не перестают существовать. Думаю, скоро ты научишься сама справляться со своими воспоминаниями, будут они приятными для тебя или не очень. — Его особняк расположен где-то по Саттон-плэйс, номер дома не помню, — проговорила я скороговоркой, как школьница, выучившая урок. — Имя жены — Лилиан, до замужества — графиня де Кордельер. Когда мы позвонили в дверь квартиры Пола, мое сердце встревоженно забилось; самым горячим было желание скрыться, убежать, но Брайан крепко сжимал мою руку, и его уверенность придала мне мужества. Было очевидно, что для Пола наша встреча оказалась еще более неприятной, чем для меня. Когда он открывал дверь, вид у него был совсем жалкий. — Рад, что ты выздоровела, Морин… Кто-то говорил мне о твоей болезни… Непринужденно улыбаясь, я представила Брайана: — Мой лечащий врач. — Подумав, высокомерно добавила: — Личный врач. Он сопровождает меня повсюду. — Входите, присаживайтесь, — Пол неуверенно проводил нас в просторную гостиную. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. — Что будете пить — виски или бренди? К счастью, Брайан не был расположен к светской беседе. — Не будем долго задерживать вас, мистер Лейн. Мисс Томас страдает частичной потерей памяти. Последствия болезни. Сейчас я пытаюсь восстановить те факты ее биографии, которые она сама не в состоянии вспомнить. Вы поможете мне в этом? — Да, разумеется. Он смотрел на Брайана почти испуганно, и у меня было ощущение, что он слабо понимает, о чем идет речь. Выглядел Пол безукоризненно. В своем пестром испачканном красками халате он походил на киноактера, успешно играющего роль художника. И мне показалось странным, что когда-то я могла полюбить этого актера. Призвав на помощь все свое обаяние, Пол обратился ко мне. — Приятно встретиться вновь, Морин. Помнишь время, когда мы только познакомились. Первые свидания, нашу квартиру в Гринвич-Виллидж… Я слишком хорошо знала все его уловки, чтобы поддаться на них во второй раз. — Я помню, Пол, — я постаралась изобразить улыбку поослепительней. — К сожалению, помню и то, как ты вдруг понял, что на скорую смерть бабушки и наследство рассчитывать не приходится. И немедленно познакомился с Лилиан, у которой помимо богатых родственников был крупный счет в банке. — Ты несправедлива, Морин. Да, я настоял на разводе. Но я же оплатил все издержки и предложил тебе пособие… — От которого я отказалась. Теперь он разыгрывал роль оскорбленного супруга. — Ты никогда не могла понять меня до конца. Не могла понять, что я никогда не переставал тебя любить. — О, это мне слишком хорошо известно. Даже после свадьбы ты имел наглость появляться в Гринвич-Виллидж, пытался затащить меня в постель. И оскорбился, когда я отказала… Он замер, раскрыв от удивления рот. Морин, которую он знал раньше, ни за что не сказала бы такое ему в лицо. Я стала другой за это время. Более прямой, жесткой. Может быть, болезнь пробудила во мне какие-то новые качества? — Ну как? — осторожно спросил Брайан, когда мы вышли на улицу. — Встреча действительно оказалась столь ужасной, как ты себе представляла? — Совсем напротив, — я покачала головой. — Мне даже понравилось. — Вот и отлично. Порывшись в карманах плаща, он вытащил скомканный листок бумаги. — Этот адрес дал мне Дэйв Эндрюс. Твоя подруга, у которой он тогда забрал Барона.. — Мэгги Паркер? — Угу. Я вновь ощутила страх. Новая встреча с человеком, которого я пыталась вытеснить из памяти, из своей жизни. Но Брайан был неумолим, и путешествие в прошлое продолжалось. Мэгги была искренне рада меня видеть. Она бросилась ко мне с объятиями на пороге, однако в последний момент остановилась. Похоже, она была очень смущена, но преодолела неловкость и протянула мне руку. В этот момент я вдруг освободилась от всех комплексов и почувствовала себя абсолютно раскованно. — Можешь меня обнять, Мэгги, — сказала я с улыбкой. — Я больше тебя не боюсь. Она смутилась еще больше, и если бы не Брайан, пришедший на помощь со своим рассказом о моем выздоровлении, мы так и не выбрались бы из этого затруднительного положения. Словно лектор перед студентами, он объяснил, что все пробелы в моей памяти должны быть устранены, причем как можно скорее. Здесь мы задержались дольше, чем у Пола. Мэгги принесла бокалы и рассказала все, о чем я догадывалась лишь со слов доктора Джеймсона. При этом она лишь вскользь коснулась того, что мы вместе снимали квартиру, и что между нами произошло, как она это назвала, «небольшое недоразумение». Зато о последнем периоде моей жизни в Нью-Йорке, перед отправкой в клинику, я узнала во всех подробностях. Я больше не могла устроиться манекенщицей, а случайными заработками (один раз я даже пробовала подработать стенографисткой) прокормиться было невозможно. Я все больше пила, все меньше ела, и под конец все деньги стали уходить на еду для Барона. После того как я несколько дней подряд не подходила к телефону, Мэгги забеспокоилась и попросила взломать дверь в мою квартиру. — Счастье, что Барон узнал меня, иначе бы нас вообще не впустил. Позвольте мне не рассказывать, вкаком состоянии была квартира. А бедняжка Морин — мы не знали, что с ней делать, и слесарь, взломавший замок, побежал вызывать «скорую помощь». Морин увезли. Это, кажется, все. Позже я позвонила твоему отцу, Морин, и сюда прислали шофера, который забрал твои вещи и собаку… — Но не рукопись, — вставил Брайан. Боже, моя рукопись! Я вскочила с места. — Бабушка не смогла заполучить ее! Брайан сиял: — Ты и это вспомнила, молодец! После его слов я словно прозрела; где-то внутри щелкнул выключатель, и все вокруг озарилось ярким светом. Я видела неровные строчки рукописи. Все свои страхи, мучения, тягостные сомнения, которые я изливала на бумагу. Добрая моя Мэгги! Умная, надежная. Она совсем не изменилась. Такая же высокая, стройная, спортивная, ни малейшего намека на грудь, короткая стрижка. На ней были сандалии и мужской свитер. — Спасибо тебе за все, что ты для меня сделала, Мэгги, — я была тронута. — Пожалуйста, прости меня. В клинике я отказывалась видеться с тобой… Она махнула рукой: — Что ты: это просто твоя впечатлительность. Больше нам нечего было сказать друг другу, и мы распрощались. Уже стемнело, мы проголодались, и Брайан повел меня в китайский ресторан. Я ела с аппетитом. Встреча с Мэгги Паркер принесла облегчение. — Очень милая особа, — заметил Брайан. — Конечно, я бы не посоветовал девушке жить с ней в одной квартире. — Ты тоже заметил? — Это сразу бросается в глаза. Однако не следует лезть поспешных выводов. — Ты не знаешь, что она имела в виду под небольшим недоразумением», которое заставило меня уйти с той квартиры. Однажды ночью она забралась комне в постель, пыталась обнять, поцеловать, — я содрогнулась (собственно, чему?). — У меня это вызвало не просто отвращение, я была страшно разочарована в Мэгги и больше не верила, что она дружит со мной бескорыстно. Потрясение, которое я перенесла тогда, было вызвано, разумеется, моими расстроенными нервами, и Мэгги в этом не виновата. Я долго не могла преодолеть этот шок… — Я знаю. Именно поэтому я заставил тебя пойти к ней. Я удивленно взглянула на него: — Ты все знал? Откуда? — Из твоей рукописи. Мое изумление росло. — Ты читал рукопись? — Выучил ее почти наизусть, — он смущенно улыбнулся. — Доктор Джеймсон сделал с нее ксерокопию и послал мне — как приложение к твоей истории болезни. Как видишь, к моменту первой нашей с тобой встречи я был в какой-то степени подготовлен. Мне нечего было сказать ему. Я вдруг почувствовала себя нагой посреди множества людей. Совершенно обнаженной. Но перед доктором Питерсом мне нечего было стыдиться. — Хорошо, господин доктор, — сказал я, не скрывая иронии. — Лечение я получаю, что называется, лошадиными дозами, однако пользы его не оспариваю. Шоковое онемение позади, и я больше не испытываю к Мэгги Паркер никаких враждебных чувств. — Отлично… А к матери? Его вопрос снова застал меня врасплох. — О чем ты? — Твое отношение к матери. Что ты испытываешь, когда думаешь о ней? Нежность, тоску или… Я задрожала от возмущения. — Оставь ее в покое! — И не подумаю. Знаешь, я верю, что ты никогда не пыталась разыскать ее. Ты была очень к ней привязана — и в Бостоне, и потом, в «Хогенциннене». Убежден, что ты все о ней знаешь: и где она сейчас живет, и чем занимается… — Она живет в Нью-Йорке, — прошептала я. — в отеле между Мэдисон и Пятой авеню. И ни в чем не нуждается. — Продолжай! — Я пробовала узнать ее адрес, когда переехала в Нью-Йорк. Несколько раз писала отцу, но он неизменно отвечал, что ничего не знает. По его словам, она не хотела его видеть. Так было, пока в один прекрасный вечер… — Я судорожно вздохнула. Брайан молчал, и я, собравшись с силами, продолжала: — Было уже довольно поздно, я задержалась на съемках в журнале и возвращалась домой. И увидела ее. Она как раз выходила из театра. Очень элегантная. Вечернее платье, манто, дорогие украшения. Господин, который ее сопровождал, тоже выглядел великолепно. От него за милю разило деньгами. Я подошла к ним. Может быть, этого не стоило делать, но я была так рада ее увидеть… — Она была не рада встрече? — Нет, почему же. Она быстро распрощалась со своим кавалером и повела меня к себе в отель. Мы долго разговаривали, пили вино. Нам так много нужно было сказать друг другу. — И что потом? — Ничего. Я ушла и вскоре после этого заболела. И больше ее не видела. — Но ты помнишь ее адрес. Мы едем сейчас же. Как я могла объяснить Брайану, что родную мать мне видеть гораздо тяжелее, чем Пола или Мэгги? Но мы все-таки поехали. Мать была просто в восторге, увидев меня. — Морин, милая, я несколько раз звонила тебе. Но никто не брал трубку. Наконец я отказалась от этих попыток, решила, что ты просто переехала… — Да, ты права. — Рада познакомиться с вами, доктор Питерс, — она бросила на него короткий, оценивающий взгляд. Любая мать, даже самая плохая, всегда интересуется, что за мужчина сопровождает ее дочь. Брайан с подчеркнутой вежливостью кивнул, когда она протянула ему руку. На этот раз он чувствовал себя не столь уверенно. Мать никогда не была молчаливой, и радостное возбуждение, охватившее ее при виде меня, исторгло из нее целый поток слов. — Я даже не знала, где тебя искать, Морин. Писать в «Хогенциннен» было бессмысленно, оттуда я никогда не получала ответа. И я решила, что ты позвонишь, как только снова захочешь увидеться со мной. И вот ты здесь… — Я была очень больна, мама. — Больна? — она искренне расстроилась. — Надеюсь, ничего серьезного? Доктор Питерс, вы же врач, не так ли? — Да, мадам. У вашей дочери был нервный срыв. Он продолжался довольно долго, и она не сразу пришла в себя… Шесть месяцев лечилась в клинике, — сухо добавил он. Мать побледнела под толстым слоем румян. — Вы хотите сказать, что… — Да, мама, — ответила я за Брайана. — В психиатрической клинике. Она была в ужасе. Бросилась ко мне, обняла, чуть не плача. — Все прошло, — сказала я быстро. — Я совершенно здорова. Меня выписали, и нет никакого повода для волнений. Я солгала, но это произвело свое действие. Ее голос тут же изменился, как уже бывало раньше. — Вот и хорошо, что я узнала обо всем этом только сегодня. Иначе я, наверное, умерла бы от страха за тебя. Твое возвращение нужно отметить. Виски или мартини? Она все еще оставалась красивой женщиной. Стройная, очень подвижная. Я спросила себя, какое впечатление она должна произвести на Брайана. Но выражение его лица было, как на приеме в больнице, непроницаемым. Я заметила, как пристально он осматривал комнату, где мы сидели. Дорогая мебель, восточные ковры, все подобрано с большим вкусом. Но мне показалось, что обстановка была уж слишком дорогой, безупречной, изысканной, чтобы быть по-домашнему располагающей и уютной. Слишком много роскоши, плюша, бархата, зеркал… — Конечно, гостиничный номер не был таким, — объяснила я Брайану. — Мама все обставила по своему вкусу. Это что-то вроде образцового интерьера. Мама работает дизайнером — у нее богатые заказчики. Брайан ничего не ответил. В соседней комнате зазвонил телефон, однако никто не обращал на него внимания. — Может быть, ты поговоришь? — спросила я. — Это, наверное, кто-нибудь из заказчиков. Она растерянно взглянула на меня. — Не стоит, Морин. Сегодня вечером я не хочу ни с кем говорить. Меня нет дома. Как по команде, звонки прекратились. Похоже, что звонивший был предупрежден заранее: если после трех попыток никто не подходит, нужно дать отбой. Брайан пригубил виски и попросил разрешения закурить. Он вел себя неловко, обстановка, казалось, действовала на него угнетающе, а моя мать не принадлежала к тем женщинам, с которыми он привык общаться. Втайне я посмеивалась над ним. Он вкратце пересказал, что произошло в последние дни в «Хогенциннене». Реакция матери не была для меня неожиданной: вскочив, она в возбуждении заламывала руки. — Омерзительный городишко, и хозяйка под стать! Соблюдает, видите ли, традицию ежедневного полдника с коктейлями. И пишет свои проклятые письма — хотела бы я знать: кому? Может быть, ростовщикам? Деньги всегда были на ее стороне, что правда, то правда. — У Морин есть пробелы в памяти, которые необходимо восполнить, — перебил ее Брайан. — Не могли бы вы помочь вашей дочери? Воспоминания могут быть неприятными, но есть факты, которые вы не должны больше скрывать. После этого немного тяжеловесного вступления он посмотрел на мать в упор: — Расскажите, пожалуйста, что случилось в ту ночь, когда погиб ваш сын? Я внезапно почувствовала какую-то пустоту в голове, подступила тошнота. — Зачем подробности? Сэм мертв. Оставьте его в покое. — Говорите же, — настаивал Брайан, пропуская мимо ушей мои возражения. Мать поднесла к глазам кружевной платок. — Мне больно говорить об этом. Случилось несчастье. Сэм завел мотор, и лодка взорвалась. Должно быть, неисправность… — Свидетели утверждают, что в лодке должны были сидеть вы, а не он. — Да, я хотела съездить на другой берег, в клуб. По субботам там были танцы, и я никогда их не пропускала… — Почему в последний момент вы изменили свое решение? Я с такой силой опустила бокал на стол, что он разлетелся на мелкие осколки. Но я этого даже не заметила, как почти не услышала и своего крика. — Да, она изменила свое решение. Вместо того чтобы идти на танцы, она стала собирать свои вещи. Она объявила нам, что уходит из дома, — мой голос дрожал, я только теперь начала осознавать свои слова. — В тот вечер она выпила больше обычного. И объявила всем, что больше ни дня не останется в «Хогенциннене»… — Я не должна была этого делать. Не должна была бросать своих детей, — сказала мать с горечью. — Но наступил такой момент, когда я поняла, что больше не выдержу. Я так сильно ненавидела свекровь… Еще один день — и случилось бы непоправимое. — Оно все равно случилось, — спокойно, но твердо сказал Брайан. — Когда сын услышал ваши слова, он выбежал из дома и бросился к пристани. — Все так и было, мама… — Да. И ты побежала за ним… — Я бежала до самого причала, — я не узнавала своего голоса, сейчас он казался мне чужим, незнакомым. — Он уже оттолкнул лодку от берега, когда я его догнала. На воде сверкали лунные блики, с противоположного берега доносилась музыка. Я видела, как Сэм заводит мотор. Потом взрыв. Огонь. Ослепительный лунный свет. Лодку разнесло в щепки, они летели во все стороны. И вдруг ничего не стало, только круги, круги на воде… — А лицо, Морин?! Чье лицо ты увидела при вспышке света? — Какое лицо? — я смотрела на Брайана, ничего не понимая, и медленно приходила в себя. — Ты видела лицо Гаса. — Кто такой Гас? — машинально спросила я. Неожиданно, мне как никогда захотелось избавиться от призраков страшной ночи, забыть все. Но Брайан был непреклонен. — Ты прекрасно знаешь, кто он. Ты видела его на лодочном причале. И тебе известно, что Сэм не стал жертвой несчастного случая. Он был убит. — Гас не может быть убийцей, — быстро возразила я. — Это безобидный дурачок. Если он и делал какие-нибудь пакости, все знали, что его подучили. У матери перехватило дыхание. — Вы не хотите сказать, что неисправность в моторе была подстроена? Что убить должны были меня, а Сэм просто… Не позволяя ей договорить, я крепко обняла ее. Правда о гибели Сэма в одно мгновение разрушила все преграды, стоявшие между нами. Мы опять были матерью и дочерью и так же близки, как в былые времена. Мы вместе плакали. Глава двадцатая Традиционный вечерний коктейль начался, как обычно. Отец стоял у раскрытого бара, бабушка сидела в своем кресле. Я остановилась между ними молча, в полнейшей растерянности. Привычную картину нарушал только Брайан. — Значит, вы привезли мою внучку из Нью-Йорка, доктор Питерс, — строго сказала бабушка. — Почему вы не поместили ее в клинику? Неужели доктор Джеймсон отказался принять ее обратно? — Я решил не консультироваться с доктором Джеймсоном, — спокойно ответил Брайан. Бабушка удивленно приподняла брови: — А почему, позвольте узнать? — Потому, что существует нечто, требующее немедленного разъяснения, миссис Томас. Гибель вашего внука. Хотя слова Брайана не были для меня неожиданностью, я вздрогнула. Отец чуть не выронил бутылку. Только бабушка сохраняла спокойствие. — Это был несчастный случай, — возразила она, — и произошел он много лет тому назад. Какое отношение он имеет к болезни Морин? — Прежде чем привезти вашу внучку сюда, я поговорил с Гасом Дэниелсом. Дэйв пригласил его к себе пообедать, и я присутствовал при этом. Мы приперли беднягу к стенке, и не так уж трудно было заставить его говорить, — Брайан вздохнул. — Он во всем сознался, миссис Томас. Мотор лодки был совершенно исправен. Гас просто просверлил в нем дырки и плеснул на дно лодки бензин. В точности исполнил ваше приказание. Бабушка медленно поднялась с кресла и взглянула в лицо Брайана без тени смущения, даже с улыбкой. — Значит, для этого вы и пришли, доктор Питерс? Вы обвиняете меня в убийстве моего внука? — Именно так, — буднично, но твердо ответил Брайан. — Возможно, это не входило в ваши планы. Вы собирались убить невестку… — Я видела Гаса! — закричала я. — Луна в озере, блики на воде, и его лицо при свете вспышки… Лиц безумца, искаженное гримасой, — я никогда его не забуду. Если бы я заранее знала, что Сэму грози опасность, я закричала бы, остановила его… — Не удержавшись, я закрыла лицо руками и расплакалась. — Я не хотела вспоминать ту страшную ночь но лицо Гаса продолжало меня преследовать в кошмарах. Никогда, никому я не рассказывала… что могла спасти брата и не сделала этого… Последовала напряженная, мучительная пауза, прерываемая моими всхлипываниями. — Бедная Морин, — наконец изрекла бабушка. — Эти воспоминания так тяжелы для тебя. Зачем ворошить прошлое?! Это все ваша вина, — обратилась она к Брайану. — Как вам только в голову пришло обвинять меня в убийстве?! Не имея ни малейших доказательств. Интересно, чему вы поверили — невротическим фантазиям или косноязычной болтовне деревенского дурачка? Я вытерла слезы и попыталась взять себя в руки. — Давай уйдем отсюда, Брайан. Все напрасно. Ты не сможешь ничего доказать… К моему изумлению, в разговор вмешался отец. Неверными шагами он пересек комнату и остановился перед креслом, в котором восседала бабушка. — Хоть ты заступись за меня, Реджи, — она пытливо вгляделась в его лицо. — Ты ведь не допустишь, чтобы меня обвинили в чудовищном преступлении, правда? Отец словно не слышал ее возгласа. — Скажи, мама, — произнес он с решительностью, которой я от него никак не ожидала, — что за письма ты писала столько лет в своей комнате? Я давно хотел тебя об этом спросить, но ты всегда уходила от ответа. Теперь я опять спрашиваю тебя. И требую ответа. Бабушка испуганно отпрянула, как будто отец толкнул ее. Злобно взглянув на него, она встала с кресла, повернувшись к присутствующим спиной, подошла к камину. Взяла щипцы и с силой отодвинула в сторону слабо тлевшее полено. Огонь вспыхнул с новой силой. Похоже было, что это занятие ее приободрило… Когда она снова повернулась к нам, лицо ее было бесстрастным, взгляд решительным. — Ты пьян, Реджи. Не вижу никакой связи между моей личной перепиской и нашим сегодняшним разговором. — Напротив, миссис Томас, — резко сказал Брайан. — Если бы ваш сын не задал этого вопроса, мне пришлось бы сделать это за него. Бабушка стиснула рукой каминные щипцы. Отец медленно, покачиваясь, шел к выходу, не обращая на нее никакого внимания. — Реджинальд! Ты куда? Реджинальд! Но отец уже вышел, забыв закрыть за собой дверь. Были слышны его шаркающие шаги. — Реджинальд, — она бросилась за ним. Брайан преградил ей дорогу прежде, чем она добежала до дверей. Она замахнулась на него щипцами. — Брайан! Осторожно! — закричала я. Перехватив занесенную руку, он бережно отобрал бабушки щипцы и положил их на место, у камина. — Присядьте, миссис Томас, — по-прежнему ровным голосом произнес он. — И успокойтесь. Давайте немного подождем. Она беспрекословно повиновалась, что меня ошеломило. Снова села в кресло величественная, прямая, и принялась нервно вертеть пальцами свой серебряный крест. В наступившей тишине стал отчетливо слышен приглушенный скрежет металла. Шум доносился сверху. — Варвар! Не знает, где ключ, и теперь ломает замок, — она презрительно поджала губы. И тут произошло совершенно необъяснимое. Бабушка запрокинула голову и рассмеялась. Судорожный смех, похожий на рыдания, сотрясал старческое тело. Я уставилась на нее с раскрытым ртом. Да, это было невероятно, но бабушка смеялась. Мне пришло в голову, что я ни разу в своей жизни не видела ее смеющейся. Щум наверху прекратился, и бабушка снова стала серьезна. Взгляд темных глаз пронизывал меня. — Нужно было бежать быстрее, Морин. Ты должна была подбежать к Сэму и оказаться в лодке вместе с ним. И не мучилась бы так сейчас, бедняжка. Увы, тебе выпал другой жребий. Остаток своей жизни ты проведешь в клетке, где будешь медленно гнить, как прошлогодняя картошка в мешке. Это тебе в наказание за то, что ты хотела отнять у меня моего сына. Ты, твоя мать и Сэм. Сэм поплатился за это жизнью, твоя мать стана шлюхой, а ты…. — она противно захихикала. — Ты когда-нибудь обращала внимание, как на яблочном боку проступают черные пятна гнили? Точно так же будут разъедать твой мозг воспоминания, всю жизнь, день за днем, год за годом. Ты будешь мучительно бороться с ними, гнать их от себя. Но тебе ничего не поможет. Ее слова больше не трогали меня. Единственное, что меня по-настоящему напугало, было то, как быстро она сломалась. Я взглянула на Брайана, но он сделал мне знак молчать. Если бы я даже что-то возразила, на бабушку это не подействовало бы. Она ушла в свой мир, замкнулась в нем. Внезапно она подняла голову и посмотрела на портрет дедушки, висевший на стене. — Я буду писать тебе, Нэт, — прошептала она. — Этого они мне не вправе запретить, — и, обращаясь к Брайану, добавила почти с мольбой: — Не правда ли, Доктор, никто не может мне запретить переписываться со своим мужем? — Да, миссис Томас, — спокойно ответил Брайан. — Никто. Глава двадцать первая Я стояла у окна библиотеки и смотрела вниз. Ночная мгла скрывала окрестности, в призрачных лучах луны слабо колыхался туман. К машине Брайана направлялись трое. Отец, как обычно, ссутулившийся и неуверенный, Брайан шагал легкой, энергичной походкой. Между ними серой тенью скользила бабушка. Мужчины несли ее чемоданы. Словно далекий выстрел, донеслось эхо захлопываемой дверцы. Бабушка держалась прямо, ее выдержке можно было позавидовать — по-прежнему гордая, величественная. Она и отец заняли заднее сиденье, Брайан устроился за рулем. Шум мотора, яркий свет фар. Машина тронулась и скоро исчезла за поворотом. Все стихло. За спиной послышались шаги. Уверенные, мужские шаги. Я обернулась и вздрогнула от неожиданности. Передо мной стоял Дэйв. — Мы остались одни, Морин, — сказал он, — и я решил, что это как раз самый подходящий момент… Я подошла к нему, ожидая, что он сейчас обнимет и поцелует меня. Но он не двигался с места. — Подходящий для чего? — Чтобы попрощаться. Я покачала головой. — Тебе так нравится в «Хогенциннене», Дэйв. Отец не отпустит тебя. А уволить тебя уж точно никому не придет в голову… — Я не смогу здесь остаться, — возразил он. — Теперь ты хозяйка «Хогенциннена». И пока ты здесь… — Прости, Дэйв. Я не хотела причинить тебе боль, — я обняла его, коснулась его лица. — Честное слово, не хотела… Он высвободился из моих объятий ласково, но непреклонно. — Об этом не может быть и речи, Морин. Доктор Питерс — счастливчик, он больше подходит тебе. Между нами ведь не было ничего серьезного. Крутить роман с наследницей «Хогенциннена» для меня равносильно сватовству к английской принцессе, — он улыбнулся. — Я прирожденный холостяк. Сегодня здесь, завтра там — вот мое правило. — Спасибо, Дэвид. Ты хочешь меня успокоить. — Тебя и себя. — Но знай, что у тебя нет никакого повода отказываться от своей работы. В самом деле. Завтра утром я уезжаю из Ньюбери. Навсегда. И обещаю тебе никогда не возвращаться. Он посмотрел на меня недоверчиво: — А Брайан? — Из Гейнсвиллской больницы его уволили. На этом настояла бабушка, и они отыскали какой-то предлог — ты же знаешь эти напечатанные мелким шрифтом условия на обратной стороне договоров. Теперь они, конечно, готовы сделать все, чтобы он остался, но он воспользуется возможностью, чтобы уехать вместе со мной. Прощай, Ньюбери. Прощай навсегда. Дэйв не слишком долго раздумывал над моим предложением. — Гм, тогда у меня нет никаких причин покидать замок. Работать у твоего отца совсем неплохо. Я улыбнулась. — И возиться со своими любимыми лошадьми и собаками. Мы посмотрели друг другу в глаза и поняли всё недосказанное без слов. Возможно, наступила минута для сентиментального расставания с поцелуями, но в этот момент в дверь постучали. Вошла Агнес. Наверное, это было даже к лучшему. Дэйв официальным тоном попрощался, кивнул, и я знала, что больше никогда его не увижу. Агнес была бледнрй как полотно. Она еле держалась на ногах. — Для вас это, должно быть, большое потрясение, — сказала я сочувственно. — Ведь вы многие годы были единственным человеком, кому доверяла бабушка. — Какой ужас, — заплетающимся языком пробормотала она, — какой ужас. Бедная миссис Томас. — Мне тоже жаль ее, — сказала я. Кому, как ни мне, во всех подробностях известно то, что ей предстоит пережить. И тут мне пришло в голову, что ее лечение нельзя и сравнить с моим. Ведь у нее есть деньги, она попадет в частный санаторий. Отдельная комната, телевизор, цветы. Ни соседок, громко стонущих по ночам, ни отвратительного запаха дезинфекции, ни шума спускаемой воды за стеной. — Думаю, ей будет совсем неплохо, — заметила я. — Ни в чем себе не будет отказывать. Даже своему излюбленному вечернему коктейлю останется верна. Но вам, Агнес, похоже срочно нужно что-нибудь выпить. Я подошла к бару, распахнула дверцу и обвела глазами стройный ряд бутылок. — Я не пью, мисс Морин. — В самом деле, Агнес? Знаете, когда мы с Сэмом однажды играли в прятки — нам нравилось бегать по всему дому, — мы заглянули и в вашу комнату. И что же мы нашли в вашем шкафу? Бутылки из-под «Бурбона». Видите, я даже знаю ваш любимый напиток… С этими словами я протянула ей наполненный жидкостью бокал. Пробормотав заплетающимся языком «спасибо», она взяла его дрожащей рукой и жадно выпила. — А я-то думала, что это останется для всех тайной… — хрипло пробормотала она. — Тайна? В «Хогенциннене»? Ну, нет, Агнес, здесь больше нет никаких тайн. Нет ничего, что не было бы мне известно. Все, что хотела, я узнала. — Я закурила. — Например, письма моей матери. Она постоянно писала, но ни одно не попало мне в руки. Почему? Это вы, Агнес, получали почту… — Миссис Томас приказала передавать все письма лично ей. Может быть, я не должна была этого делать, но — она моя хозяйка… Наверное, все письма сохранились — в каком-нибудь чемодане в кладовой, — добавила она тихо. — Спасибо, Агнес, эти письма мне больше не нужны. Теперь, если я соберусь поговорить с мамой, я воспользуюсь телефоном. Я задумчиво выпустила облачко дыма. Может быть, стоит позвонить сейчас же, пока не вернулся отец? — Когда будете приводить в порядок бумаги миссис Томас, — запинающимся голосом пробормотала Агнес, — может быть, встретите где-нибудь мое имя? Я тридцать лет отдала «Хогенциннену»… — Вы имеете в виду завещание? Моя прямота сбила ее с толку. — Ну, если это так можно назвать… — Не забывайте, бабушка пока жива. — Конечно. Извините… — Можете идти, Агнес. И приготовьте ужин на троих. Отец и доктор Питерс вернутся примерно через час. Она вышла, и я опять осталась одна. Одна в просторном, мрачном зале. Всего лишь несколько дней тому назад меня пугали даже длинные тени от башенок «Хогенциннена». Но теперь от страха не осталось и следа. В огромном замке больше не было тайн. Ни одной. Завтра я уезжаю. Все тревоги позади. Возвращение в «Хогенциннен» завершилось — и завершилось благополучно. Возможно, теперь самое время собраться с мыслями и написать обо всем пережитом хорошую книгу.